Эдгар По - Ворон(переводы)

вновь усиленный молчаньем, оттененный тишиной

тот же звук раздался где-то. "Что ж, – подумал я, – раз нету

никого там, значит, это ветер воет за стеной.

Просто ветер, налетая из зимы, из тьмы ночной

бьется в ставни за стеной".

Настежь тут окно раскрыл я. Вдруг зашелестели крылья

и угрюмый черный ворон, вестник древности земной,

без поклона шагом твердым в дом вошел походкой лорда,

взмах крылом – и замер гордо он на притолоке дверной,

сел на белый бюст Паллады – там, на притолоке дверной,

сел – и замер надо мной.

От испуга я очнулся и невольно улыбнулся:

так был чопорен и важен, так вздымал он гордо грудь!

"Хоть хохол твой и приглажен, – я заметил, – но отважен

должен быть ты, ибо страшен из Страны Забвенья путь.

Как же звать тебя, о Ворон, через Стикс державший путь?"

Каркнул ворон: "неверррнуть!".

Что ж, не мог не подивиться я руладе глупой птицы:

хоть ответ и не был связным, к месту не был он ничуть,

никогда б я не поверил, чтобы в комнате над дверью

видел этакого зверя кто-нибудь когда-нибудь -

чтоб на мраморной Палладе обнаружил кто-нибудь

тварь по кличке "Неверррнуть".

Но издав свой хрип бредовый, ворон вдаль глядел сурово,

как певец, когда сорвется с вещих струн последний звук.

Так сидел он, тень немая, черных крыл не подымая,

и вздохнул я: "Понимаю: ты пришел ко мне как друг,

но тому, чей дом – могила, ни друзей уж, ни подруг…"

"Не вернуть!" – он каркнул вдруг.

Вздрогнул я слегка: ведь тут-то в точку он попал как будто!

Но решил: "Припев унылый – все, что слышать ты привык

в чьем-то доме, на который Фатум, на расправу скорый,

натравил несчастий свору, и убогий твой язык

в этой скорбной партитуре лишь один мотив постиг:

не вернуть! – тоскливый крик".

Усмехнулся я украдкой, так легко найдя разгадку

этой тайны, и уселся в кресло, чтоб слегка вздремнуть…

Но взвилась фантазмов стая вкруг меня! И в хриплом грае,

в дерзком, мерзком этом грае все искал я смысл и суть.

В том зловещем кличе птичьем все хотел постичь я суть

приговора "не вернуть!".

Так сидел я без движенья, погруженный в размышленья

перед птицей, что горящим взором мне сверлила грудь.

Передумал я немало, головой склонясь устало

на подушек бархат алый, алый бархат, лампой чуть

освещенный – на который ту, к кому заказан путь,

никогда уж не вернуть.

Вдруг пролился в воздух спальни аромат курильниц дальних,

вниз, во тьму, с высот астральных заструился светлый путь,

и незримых хоров пенье слышу я: "Во исцеленье

Небо шлет тебе забвенье – так забудь ее…забудь…

пей же, пей вино забвенья, и покой вернется в грудь…"

Тут он каркнул: "не вернуть!"

"Кто ты? – крикнул я с досадой – дух? пророк? исчадье ада?

искусителя посланник? или странник в море бед,

черным вихрем занесенный в этот край опустошенный,

в дом мой скорбный и сметенный? Но скажи мне: разве нет,

нет бальзама в Галааде, чтоб вернуть слепому свет?".

"Не вернуть" – пришел ответ.

"Птица, дьявол ты, не знаю, – я вскричал, – но заклинаю

этим небом, горним светом, указующим нам путь:

напророчь мне, гость незванный, что в земле обетованной

сможет вновь к Лино желанной сердце бедное прильнуть

и вернуть тот свет блаженный хоть на миг… когда-нибудь…".

Каркнул ворон: "Не вернуть".

Тут я встал: "Твое признанье принял я – как знак прощанья.

Уходи же, кто б ты ни был – в бурю, в ад, куда-нибудь!

черных перьев не дари мне! лживых слов не говори мне!

одиночество верни мне! с бюста – вон, в недобрый путь!

И из сердца клюв свой вырви, чтобы жизнь вернулась в грудь".

Каркнул ворон "Не вернуть".

И с тех пор сидит упорно надо мною ворон черный,

и под странным этим взором не проснуться, не уснуть.

И в глазах у древней птицы демон дремлющий таится,

и от крыльев тень ложится на полу, дрожа чуть-чуть…

И души из этой тени, что легла плитой на грудь,

не поднять – и не вернуть.

Как-то сидя у камина, в час ночной, забывшись книгой,