Эдгар Аллан По - Ворон (перевод Жаботинского 1897)

Как-то в полночь, утомлённый, я забылся, полусонный,

Над таинственным значеньем фолианта одного;

Я дремал, и всё молчало… Что-то тихо прозвучало —

Что-то тихо застучало у порога моего.

Я подумал: «То стучится гость у входа моего —

‎Гость, и больше ничего».

Помню всё, как это было: мрак — декабрь — ненастье выло —

Гас очаг мой — так уныло падал отблеск от него…

Не светало… Что за муки! Не могла мне глубь науки

Дать забвенье о разлуке с девой сердца моего, —

О Леноре, взятой в Небо прочь из дома моего, —

‎Не оставив ничего…

Шелест шёлка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах —

Чуткой, жуткой, странной дрожью проникал меня всего;

И, смиряя страх минутный, я шепнул в тревоге смутной:

«То стучится бесприютный гость у входа моего —

Поздний путник там стучится у порога моего —

‎Гость, и больше ничего».

Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,

Восклицая: «Вы простите — я промедлил оттого,

Что дремал в унылой скуке — и проснулся лишь при стуке,

При неясном, лёгком звуке у порога моего». —

И широко распахнул я дверь жилища моего —

‎Мрак, и больше ничего.

Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая

В ощущеньях, человеку незнакомых до того;

Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,

И единственное слово чуть прорезало его —

Зов: «Ленора…» — Только эхо повторило мне его —

‎Эхо, больше ничего…

И, смущённый непонятно, я лишь шаг ступил обратно —

Снова стук — уже слышнее, чем звучал он до того.

Я промолвил: «Что дрожу я? Ветер ставни рвёт, бушуя, —

Наконец-то разрешу я, в чём здесь скрыто волшебство —

Это ставень, это буря: весь секрет и волшебство —

‎Вихрь, и больше ничего».

Я толкнул окно, и рама поддалась, и плавно, прямо

Вышел статный, древний Ворон — старой сказки божество;

Без поклона, смело, гордо, он прошёл легко и твёрдо, —

Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего

И вверху, на бюст Паллады, у порога моего

‎Сел — и больше ничего.

Оглядев его пытливо, сквозь печаль мою тоскливо

Улыбнулся я, — так важен был и вид его, и взор:

«Ты без рыцарского знака — смотришь рыцарем, однако,

Сын страны, где в царстве Мрака Ночь раскинула шатёр!

Как зовут тебя в том царстве, где стоит Её шатёр?»

‎Каркнул Ворон: «Nevermore».

Изумился я сначала: слово ясно прозвучало,

Как удар, — но что за имя «Никогда»? И до сих пор

Был ли смертный в мире целом, в чьём жилище опустелом

Над дверьми, на бюсте белом, словно призрак древних пор,

Сел бы важный, мрачный, хмурый, чёрный Ворон древних пор

‎И назвался «Nevermore»?

Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,

Точно в нём излил всю душу, вновь замкнул её затвор.

Он сидел легко и статно — и шепнул я еле внятно:

«Завтра утром невозвратно улетит он на простор —

Как друзья — как все надежды, улетит он на простор…»

‎Каркнул Ворон: «Nevermore».

Содрогнулся я при этом, поражён таким ответом,

И сказал ему: «Наверно, господин твой с давних пор

Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока

И отчаялся глубоко и, судьбе своей в укор,

Затвердил, как песню скорби, этот горестный укор —

‎Этот возглас: «Nevermore…»

И, вперяя взор пытливый, я с улыбкою тоскливой

Опустился тихо в кресла, дал мечте своей простор

И на бархатные складки я поник, ища разгадки, —

Что сказал он, мрачный, гадкий, гордый Ворон древних пор, —

Что хотел сказать зловещий, хмурый Ворон древних пор

‎Этим скорбным: «Nevermore…»

Я сидел, объятый думой, неподвижный и угрюмый,

И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор;

Мысль одна сменялась новой, — в креслах замер я суровый,

А на бархат их лиловый лампа свет лила в упор, —

Ах, на бархат их лиловый, озарённый так в упор,

‎Ей не сесть уж — nevermore!

Чу!.. провеяли незримо, словно крылья серафима —

Звон кадила — благовонья — шелест ног о мой ковёр:

«Это Небо за моленья шлёт мне чашу исцеленья,

Благо мира и забвенья мне даруя с этих пор!

Дай! — я выпью, и Ленору позабуду с этих пор!»

‎Каркнул Ворон: «Nevermore».

«Адский дух иль тварь земная, — произнёс я, замирая, —

Ты — пророк. И раз уж Дьявол или вихрей буйный спор

Занесли тебя, крылатый, в дом мой, ужасом объятый,

В этот дом, куда проклятый Рок обрушил свой топор, —