Вера Полозкова - Осточерчение

Бог, как Завет, ветх.
И, как Завет, нов.
Мы – рыжая нить поверх
Белых Его штанов.

Бог – это взаимосвязь.
Мы частность Бога, Его
Случайная ипостась.
И более ничего.

медитирует-медитирует садху немолодой,
желтозубый, и остро пахнущий, и худой,
зарастает за ночь колючею бородой,
за неделю пылью и паутиной,
а за месяц крапивой и лебедой

там внутри ему открывается чудный вид,
где волна или крона солнечный луч дробит,
где живут прозревшие и пустые те,
кто убивал или был убит,
где волшебные маленькие планеты
мерно ходят вокруг орбит

ты иди-иди, сытый гладковыбритый счетовод,
спи на чистом и пахни, как молоко и мёд,
да придерживай огнемёт:
там у него за сердцем такое место,
куда он и тебя возьмёт

попробуй съесть хоть одно яблоко
без вот этого своего вздоха
о современном обществе, больном наглухо,
о себе, у которого всё так плохо;

не думая, с этого ли ракурса
вы бы с ним выгоднее смотрелись,
не решая, всё ли тебе в нём нравится —
оно прелесть.

побудь с яблоком, с его зёрнами,
жемчужной мякотью, алым боком, —
а не дискутируя с иллюзорными
оппонентами о глубоком.

ну, как тебе естся? что тебе чувствуется?
как проходит минута твоей свободы?
как тебе прямое, без доли искусственности,
высказывание природы?

здорово тут, да? продравшись через преграды все,
видишь, сколько теряешь, живя в уме лишь.
да и какой тебе может даться любви и радости,
когда ты и яблока не умеешь.

Исповедуй зрячесть.
Тренируй живучесть.
Даже если нечисть
Тебя хочет вычесть —
Знать, такая участь.

Обижаться глупость.
Не вставай под лопасть.
Счастье может выпасть
В любую пропасть.

Отойди, где низость.
Пожалей, где узость.
Улыбнись, где злость.
Если будет трезвость,
Что мы только известь
Строить к Богу близость —
Значит, всё срослось.

просветлённые упражняются в остроумии,
потому что им больше нечего отрицать.
стоит успокоиться, начинаешь не то чтоб всерьёз светиться,
но так, мерцать.
реки бытия, легонько треща плотинами,
поворачиваются вспять.

скоро я тебя вновь увижу, и это будет, как будто мы
встретились на изнанке зимы, за оградой моей тюрьмы,
ты впервые увидишь, какого цвета мои глаза,
чистые от отчаянья и чумы.

если правильно слушать,
то птица взлетает из правой лопатки к нёбу,
ветка трескается в руке,
а тележка грохочет вниз от колена
к щиколотке, беспечная, вдалеке.
мысль о тебе, тёплая, идёт через лоб
и пульсирует на виске.

ум проницает тело, как луч согретое молоко,
удивляясь, как дайвер, что может видеть так глубоко;
ощущенья вплывают в свет его,
поводя причудливым плавником.

медленно спускается вниз под сердце, в самый его подвал,
и выводит по одному на свет всех, кто мучил и предавал,
маслом оборачивается пламя, шёлком делается металл.

вот и всё, чему я училась – пробовала нити,
разбирала за прядью прядь,
трогала проверочные слова к состояниям
и выписывала в тетрадь,
изучала карту покоя, чтобы дорогу не потерять.

вот и всё моё путешествие, слава крепкому кораблю.
птицы вдоль заката плывут как титры,
крайняя закручивает петлю.
мир стоит, зажмурившись,
как трёхлетняя девочка в ожидании поцелуя,
сплошным
«люблю»

тоска по тебе, как скрипка, вступает с высокой ноты,
обходит, как нежилые комнаты,
в сердце полости и темноты,
за годы из наваждения, распадаясь на элементы,
став чистой мелодией из классической киноленты

давай когда-нибудь говорить, не словами, иначе, выше,
о том, как у нас, безруких, нелепо и нежно вышло,
как паника обожания нарастает от встречи к встрече,
не оставляя воздуха даже речи