Леонид Латынин - Праздный дневник

И сквозь все неслышимые дали,
Сквозь потусторонний свет и дым,
Я услышал, как меня позвали
Именем забытым молодым.

И рассудку вопреки и воле,
Вдруг увидев незаметный след,
Я побрел по пройденной дороге
В тот живой потусторонний свет,

Где стрельба, пожары и утраты,
Где без смерти не проходит дня,
Где темнеет посреди Арбата
Дом, где Эвридика ждет меня.

Совершенство не знает границ,
И границы не знают начала,
Лица падают медленно ниц
У неведомого причала,

И в молитве еще никому,
И в поклоне, еще осторожном,
В том пустом и холодном дому,
В этом мире, просторно безбожном,

Что-то шепчут истошно всерьез,
Что-то плачут давно и протяжно,
Что не слушать не можно без слез,
Впрочем, может, и это не важно.

А весомее тайны сия
Тонкий наст и дуга краснотала,
Где размыты не ты или я,
А границы иного начала.

Уходит поезд ленинградский,
Как, в нóчи растворяясь, кэб,
С такою нежностью дурацкой,
Вон из судеб.

Гудя протяжно и печально,
Огней скрывая полусон,
Не высоко, не изначально,
Из жизней вон.

И, растворяясь в полумраке,
Вослед полуночи спеша,
Как две бездомные собаки,
Бежит душа.

По гребню волн, по кромке суши
Их тень скрывается из глаз,
И все прощальней, глуше, глуше
Не помня нас.

Вы больны вереницею лиц,
Их обыденным светом и вздором,
Звуком памяти общей, в котором
Я – одна из таких верениц.

Замерзает узором стекло,
Хрупок наст возле самого света,
Я не ждал, к сожаленью, ответа —
Что исчезло и что истекло.

Мой экзамен еще впереди,
Срок не узнан начала учебы…
Все мы – дети несчастной Ниобы.
С незапаянной розой в груди.

Стеллажи, поезда, города.
В бесконечности голубой
Нас не будет уже никогда,
Даже если мы будем с тобой.

Даже если в предутренний час
Совершеннейший жест невзначай,
Если даже из медленных глаз
Слезы скатятся в розничный чай.

Даже если прольются дожди
На – за прошлое – купленный хлеб.
И, встречая, ты больше не жди
Неизбежности наших судеб.

Светлеет день, и маятник повис,
И листья не шелóхнутся в саду,
Я знаю, что покой – очередной каприз
Привратницы моей в ее аду.

Бубнит метель, и булькает зима,
И в горле хрип, и слезы на глазах,
Мне не сойти, наверное, с ума,
Запутавшись в январских голосах.

Купе. Ночник. Полночные часы.
Программы файл запутан и нелеп.
И где-то в небе тикают весы
Однажды не случившихся судеб.

Не спеши, опоздав в то, что было,
В то, что сплыло легко и светло,
Как же бережно вдруг и уныло,
Словно в омуте ногу свело.

Пейте чай, госпожа королева,
Лучше с тмином и лебедой,
Посадите учителя слева
И запейте беднягу водой.

А потом в позе древнего мага
Чуть коснитесь фаянсовых плит…
Ну а дальше – Париж или Прага,
Сердце равно знобит и болит.

Уползу в свою берлогу я по раненому снегу,
Натащу в берлогу веток, старой рвани, полушубок,
И повешу в самом центре я звезду тугую Вегу
Между медных и железных, деревянных также трубок.

Пусть курсирует по венам нерастраченная влага,
Пусть тепло по трубам бродит по заученному кругу,
Что мне, в общем, серый заяц, спящий ночью у оврага,
Наблюдающий воочью этой ночью сны и вьюгу?

Хорошо б еще приснилось, но, конечно, очень тайно,
Как летим мы над землею, между облаком и тьмою,
И беседуем о главном, полуявно и случайно,
Я – с летящим следом стулом, ты – хотелось бы – со мною.

Светит месяц, снег летает, словно пýхи из перины,
Заяц медленно линяет из невидимого – в красный,
А внизу, белы и рóзны, перелески и равнины,
Мир неведомый, широкий и до дна живой и ясный.

Отпустили птицу – полетать в неволе,
Отпустили ветер – полетать нигде,
Без особой страсти, без особой боли,
Может, в подземелье, может быть, в воде.

Этот путь навстречу, непрямой и правый,
Как он не крутился, вышел на меня,
Скоро сядет месяц над моей державой,
Как усталый путник сядет на коня.