Леонид Латынин - Праздный дневник

А впрочем, что за разговоры —
Удачи праху твоему…
Надежна дверь, крепки запоры
В чужом и временном дому.

Как медленен, медлителен восход,
И как закат торопится остыть,
Как долог день, как быстротечен год —
Как этот смысл в душе соединить?

И в этой несуразности вещей,
В отсутствии единого ключа
Мне ближе вдруг погубленный Кощей,
Чем два его наивных палача.

Не воскресят ни музыка, ни речь,
И даже ворожба не помогла.
Какой урок – бессмертье не сберечь…
Убить. Сломать. Тайком. Из-за угла.

Не сажали, не ссылали, не лишали…
Мимоходом незатейливо душили.
Но от этого отдышишься едва ли
И в работе, и в почете, и в могиле.

Нас немоте учили рьяно,
Ломая глаз, корежа слух.
Уху казенного Демьяна
Вливали в плоть, попали – в дух.

О, как мы были совершенны,
Послушны были до конца,
Как нас пугали перемены
И смены крестного отца.

Сажали нас – и мы садились,
Нас поднимали, мы брели,
И всё же не переводились,
И размножались, как могли.

И вот теперь нас слишком много,
И всё имеем, что дано,
И доморощенного бога,
С громоздкой свитой заодно.

Спешим, гордясь и не переча,
Все ближе цель, которой нет,
Двадцатый век – веков предтеча,
В которых мы оставим след,

Где будет время передышки
Для тех, кто умер и воскрес,
Где с пулеметом ангел с вышки
Взирает весело с небес.

Я полон музыки и слов
На грани бытия,
Где выход есть из бедных слов
В небесные края.

И эту грань не перейти,
Стреле не одолеть,
Где грань надежды и пути
Проходит через медь.

Где ты и явен, и нелеп,
Где ты и прям, и ал,
И где простор упрям и слеп,
И невесом металл.

Где без тебя и эту грань
Увидеть не дано,
Ты подошла в такую рань,
Когда в душе темно.

И осветила путь и тьму
Лениво, как-нибудь,
И предназначила уму
Не голову, а грудь.

И так прозрачна теплота,
Так трепетно внутри,
И чей-то шепот: «Лепота…» —
В ответ на вздох: «Гори…»

И кружит снег из наших снов,
Ложится не дыша,
И тает талый вытек слов
По имени душа.

Я смотрю на свое окруженье,
Современников бедную тьму,
И рискую сказать, что движенье
Моему не доступно уму.

Мне не ближе вчерашняя драка,
Что украсила нынешний век,
Чем созвездие Девы и Рака,
Чем песком занесенный ковчег.

Одинаково чужды и близки
Свинство Брута и Цезаря спесь,
И железные вдаль обелиски
От шумеров и галлов до днесь.

Что мне это протухшее чудо,
Что дырявило деда свинцом,
Этот бурый заштатный иуда
С незастегнутым глупым лицом?

Это время во всем виновато
И эпоха, туды ее в глаз,
Не душа, а стеклянная вата
Чуть звенит и колеблется в нас.

И живу я в просторном загоне,
Не чужой и не свой никому,
Еле кланяясь Ване и Моне,
Что хозяева в этом дому.

И мечтаю грядущего ради,
Что загоны отправят на слом,
И поселят меня в зоосаде
С обезьяной в затейливый дом.

Буду прыгать я с ветки на ветку
С Цицероном и флейтой в ноге,
Да еще бы потолще соседку
В красно-белом одном сапоге.

Может все это, в общем, неплохо,
В чем-то даже, возможно, на ять…
Все же люди, и все же эпоха,
Что с них спрашивать, что им пенять…

Такая жажда весом в полглотка,
А сердце гулко падает с откоса.
Дорога над мостами коротка,
От крымских плит до паводка и плеса.

Вот здесь, где от реки через дома,
Меж гаражом и Млечною дорогой,
Мы целый раз совсем сошли с ума
В зеленой осени, холодной и убогой.

И где-то плыли юг или восток,
И где-то плакал брошенный ребенок,
Ты на коленях у небесных ног,
Родная от запястий до гребенок.

Ломался лед, шумели поезда,
И музыка замерзшая дрожала,
И та, внутри текущая звезда,
Свои круги до выдоха снижала.

А мир спешил, заботы торопя,
Но сквозь огни, и очередь, и руки
Вознесся луч, на вылете слепя,
И рос и гас в полуживые звуки.