Леонид Латынин - Праздный дневник

Бродим с глазами открытыми,
Полными тьмы пелены,
Даже с недоубитыми,
В жизнь и туман вплетены.

Молча, кустарно, уродливо,
Бешено, трепетно, зло,
Все-таки недоугодливо,
Даже тепло и бело.

Ныне и присно изгнанники
В собственной смутной стране —
Рыцари, лодыри, странники,
Бедные люди вполне.

Далёко-далёко на том берегу,
На том берегу да на том рубеже
Я сердце свое от людей берегу,
Что жило еще, остывая уже.

Я на ноги белую шаль положу,
Придвину к глазам совершенную плоть,
И губы закрою, и молча скажу:
«Пошли мне надежду и волю, Господь.

Пошли мне однажды две бедных воды,
Живую одну и другую, увы,
И те золотые рябые пруды
У самой твоей и моей головы,

Пошли мне вовеки священное дно
Поверх и вокруг осторожной руки,
Какое постичь нам случайно дано
Всей жизни твоей и моей вопреки.

Далеко-далеко на том берегу,
На том берегу дожидайся меня,
Пускай на лету, на ходу, на бегу —
До встречи всегда и до Судного дня».

Сердце холодное тает,
Капает бедный лед,
И прошлое улетает,
Быть перестает.

Я заплатил с лихвою
За каждый поданный грош.
Я тебе дверь открою
Под непонятную дрожь.

Голос твой осторожный
В той короткой ночи
Мир изменил безбожный
Под колыбель свечи.

Как ты меня качала,
Баюкала, берегла,
И это было начало
В два разноперых крыла.

Я взял в багровые губы
Медный открытый звук,
Конечно, мы были грубы,
Не расплетая рук.

Но как это было свято,
Спасительно до конца
Под запахи летней мяты,
Солода и чабреца.

Милое мое чудо,
Любимая, как во сне,
Почему ты пришла оттуда,
А не отсюда ко мне?

Я к тебе так прикован,
Прибит и привязан так…
Омен, любимая, омен,
Омен – мой Божий знак.

Блажен родившийся и живший,
Дышавший, мучимый, уставший,
Ничто на свете не открывший,
Ничто на свете не познавший,

Проведший жизнь во тьме и страхе,
Как червь убогий и ничтожный,
Истлевший заживо во прахе
Судьбы и жалкой, и безбожной.

Блаженней всех святых на свете
Ничто на свете не познавший,
Блаженней чем цари и дети
Дышавший… мучимый… уставший…

Проснулся Петр, а жертвенник потух,
И падал снег на мраморные плиты,
Все жертвы были до него убиты,
Что подтвердил назойливо петух.

И вот тогда он разделил народ,
Назначил лучших в жертвенное стадо,
Кого кормить и холить стало надо,
Потом зарезать позже в свой черед.

Манеры, лоск, парады, языки —
Все отвечало вечному обряду,
За будущие муки им в награду
Дома вручались, парки, парики,

Чтоб это все в семнадцатом году
Собрать в костер и сжечь неторопливо
Во время бунта, игрища, разлива
Под праздничную резвую дуду,

Что пела громко музыке не в лад,
Предвосхищая важность ритуала,
Когда же жертва эта допылала,
Пошел ужо с мечом на брата брат.

Так Петр, проснувшись, спас родной народ,
И вслед за ним и мы готовим жертву,
Которой быть, да будет мертву,
Конечно, не теперь, а в свой черед…

Устало, непохоже и бездонно,
И некому сказать про этот свет,
Вот почему он плачет монотонно,
Как будто бы его и вовсе нет.

Нет облаков и черных, и пернатых,
Нет голубей, воркующих навзрыд,
Железных, неподвижных, виноватых,
Под пенье скудоумных энеид.

И легкое движение оттуда,
Где было и уснуло бытиё,
Вещей забытых сваленная груда,
И влажный свет ее и не ее.

И что мне издалёка переливы
Щемяще-уходящего лица,
Мне кажется, что некто были живы,
Как мы, в пределах медного кольца.

Как грубо, светло и бешено,
Бережно, нежно так
Было кольцо подвешено,
Несущее вверх гамак.

Сети ячеи крупные,
Проруби пьяных глаз,
И неподсудные, и неподкупные
Речи венчали нас.

Все, что дрожало – тлело,
Все, что дышало – жгло,
Как тесто пучилось тело
Нáбело и набелó.

Проруби глаз парили,
Пар по земле таща,
Мы на мгновение были
Мгновенней стрелы и праща.