Леонид Латынин - Праздный дневник

И как это было грубо,
Бешено было как,
Когда разнополые губы
Сплелись, как пальцы в кулак.

Заклятье пало почему-то так,
Как падает не занавес, но штора,
А может, свет дрожащий светофора,
А может, на пол – стершийся пятак.

И голова от туловища вдаль
Куда-то плавно унеслась поспешно,
И стало вдруг грешнó, точнее, грéшно
В крутом рассудке размешать печаль.

И все опять звенит, напряжено,
Все на пружине взведено и сжато,
Как будто в стены дряхлого Арбата
Господь прорезал круглое окно.

И я смотрю на мельниковский дом,
И рук твоих тепло стекает в душу.
Я, может быть, и этот дом разрушу,
Что дался нам с таким большим трудом.

Девятый день сплошного января,
Зеленый чай пролит во время оно,
И ты, босая, сладко спишь у трона,
В растворе спирта пальцы растворя.

Как дышала наотмашь дико,
Как садилась насквозь, до дна,
Так, что вздрагивала повилика,
Так, что гасла в окне луна.

Эта осень сквозь красный омут
Среди глади кривых зеркал
Отстраняла рукою холод,
Что во влаге твоей сгорал.

Как дождем исходило небо
Среди черных завес плаща,
Рот отверстый давился хлебом,
Вздрагивая и трепеща.

Друг о друга скрипели кроны
Возле дерева, павшего ниц,
И кричали светло вороны
Средь мерцавших навзрыд зарниц.

Оценила бедные пожитки,
Вместе с мужем, брошенным вчера —
Кофемолка, кафельные плитки,
Сложно перепутанные нитки,
Пуговицы, кольца, веера.

Оценила, подвела итоги,
Подсчитала тщательно и зря,
Каждому досталось по дороге
Да по счастью, как иголка в стоге,
На излете света января.

Волосы устало уложила,
Губы чуть заметно подвела,
Над диваном тихо покружила,
Полежала, нежно поблажила,
Сок морковный лежа попила,

Двери нетяжелые закрыла,
Окна занавесила. Потом —
Все, что было, незаметно сплыло,
Так же постепенно тает мыло,
Так же незаметно рухнет дом.

Задремала, наяву уснула,
Под щеку ладони положив,
Чтоб не слышать гибельного гула
В вечности вертящегося стула
Узкого, кривого, для двоих.

Этот день, золотистый и мглистый,
До конца не успевший пропасть,
Может, мертвый, а может быть, истый,
Как уже наступившая власть.

Что сулишь мне, свидетелю эха
Неразгаданных вех бытия,
Может, всуе ошметки успеха,
Чем богата эпоха твоя?

Может, тень незнакомого Слова
На туманном и белом холсте,
В ком мерещится мира основа,
Возрожденного во Христе?

Ну а может быть, дат вереницу
Где-то в Богом забытой стране —
Дом, корову и кузницу в Ницце,
Красно-кованый крендель в окне?..

Сон Серебряного века,
Неглубокий и больной,
Заставляет человека
Бредить стоптанной луной,

Фонарем светя пространство,
Светом малым, в три вершка,
С незавидным постоянством,
Но взначай исподтишка.

И шептать, прищурив губы,
Не себе и никому:
– Те серебряные трубы,
Помещенные в суму,

Пригодятся, право слово,
Легким росчерком пера
иванову и петрову —
Пусть не завтра, так вчера.

Это жизнь налетает как ветер,
Крышу рвет и бросает во тьму,
Словно нету мне места на свете
Даже в собственном бедном дому.

Что я значу средь этой юдоли,
Что оставлю на скучной земле? —
Крохи мысли в убогом глаголе,
Крохи уголий в белой золе?

А еще – невесомее пуха,
Незаметнее тени тенет,
Тускло, скучно, устало и глухо
То ли женщина, то ли старуха
Мне прошепчет в открытое ухо
Безнадежно и бережно: – Нет…

За окном какой-то город
И какой-то вдруг народ,
По друзьям небывшим голод,
По врагам – наоборот.

Но, увы, ни то, ни это
Избежать вполне нельзя:
Эмиграция поэта —
Неизбежная стезя.

Я судьбу сию не мину,
Жизнь на мелочи дробя,
И отечество покину,
Уходя себе в себя.

И забуду аты-баты,
Ваши всуе языки
И поганкины палаты
У разлучины Оки.