Леонид Латынин - Праздный дневник

Я, может быть, вернусь в грядущий век,
Куда еще ведет меня дорога…
На дне зеркал мерцает человек,
Искавший путь, а встретивший лишь Бога.

А. Латыниной

Ложится на землю пороша,
А лес и неприбран, и тих,
Какая веселая ноша —
Печальная жизнь на двоих.

Мы лыжи поставим у ели,
Костер запалим неспеша,
Пока нас не видят метели,
Пускай отдыхает душа.

И снег растворяется в кружке,
И пар над водою багров,
Хоть нет поддувала и вьюшки,
Достаточно веток и дров.

Сочится румяное мясо,
И влага ладони пьяна,
Не хватит ни жизни, ни часа,
Чтоб выпить все это до дна.

Чтоб выпить бездонные губы
И тут же уснуть на снегу,
Где елей широкие трубы
Поют на крутом берегу,

А рядом березы застыли,
Огонь копошится в золе.
Как странно, что жили и были
Мы все же на этой земле.

Черный ворон, надо мною не кружи,
Ворожи, ворожея, ворожи.

Защити меня от бед, ворожея,
От навета, от хулы вражея.

Птица бедная бескрылая Мугай,
Все несчастья мои оком распугай,

Все заботы, все желанья, все дела
Не оставь без неусталого крыла.

Ворожи, ворожея, ворожи,
Чтоб от недуга мне спрятаться во ржи,

Чтобы тот, кому я душу открывал,
Не оставил, не ушел, не предал,

Чтобы каждому по яви да по сну,
Где прощают ему главную вину.

А умру, об этом долго не тужи…
Ворожи, ворожея, ворожи.

Тане Крошилиной

Не звени над рекою, коса,
Не пугай меня звоном своим,
Я – трава, а на листьях роса,
И туман надо мною как дым.

Кто там точит в тумане металл,
Кто поет про примятую рожь,
Кто там слово в дали прошептал,
А о чем прошептал – не поймешь?
Только бросило бедного в дрожь.

Что ты выдумал – это река
По камням торопливо звенит,
Да далекая птичья тоска
Подымается в самый зенит,

То влюбленные стонут во ржи,
То далёко петух прокричал,
Не дрожи ты, душа, не дрожи
И не слушай металл о металл…

Никому эту жизнь не отдам:
Я не роздал долги, да и срок не истек,
Я еще не гулял по домам-теремам
И не трогал заветный замок.

Еще ключ не скрипел тяжело,
Еще ты не встречала меня,
А уже натрудилось крыло,
А в душе – уже меньше огня.

Сколько длиться последней ночи,
Сколько выпадет нового дня?..
Так надежнее косу точи,
Чтоб металлом не мучить меня.

Вода пролита на ковер,
Стакан остался цел.
И тонкий свет из плотных штор
Дышал и голубел.

И тени жили на стене,
Крылами шевеля.
И медленно плыла в окне
Далекая земля.

Сметали ветры с крыльев снег,
И падал он, шурша,
И медлила закончить бег
Бессонная душа.

И были так на вид легки
И свет, и та земля,
И две простертые руки
На снежные поля.

Испанец Родриго пришел к своей милой впервые,
И плыли за окнами в небе вдали облака голубые.

Испанец Родриго сказал, что она для него как мадонна,
И тронул ей руки, и тронул ей губы, конечно, влюбленно.

Она же любила кого-то, но точно кого, к сожаленью, не знала,
И с этим испанцем судьбу свою тотчас руками связала.

И годы прошли – десять лет они жили прекрасно,
И ей показалось однажды, что жили, конечно, напрасно.

Когда этот кто-то пришел к своей милой впервые,
То плыли за окнами в небе вдали облака голубые.

И тронул ей губы и руки, сказал, что она для него как святая,
И долго она горевала, по небу устало летая,

Что где-то на острове чудном живет ее главный избранник,
Гуляка, безбожник, на острове чудном, и странник.

И ждет не дождется, и ждет не дождется теперь уже точно,
И любит ее, и лелеет, и молится милой заочно.

И тихо она повернула, по небу устало летая,
И кто-то вослед ей сказал еле слышно: «Родная…»

Она же давно торопилась, спешила, летела,
И тело ее облаками вверху голубело.

И плакал безбожник, и видел высóко впервые,
Какие вверху облака, как она, голубые.