Иван Елагин - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2 - Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи

Ты по бульварам, осень, спешишь,
Ты по верандам, осень, снуёшь…
Как он неистов — над кряжами крыш —
Твой золотистый вертёж и крутёж!

Какая-то блажь, какая-то чушь,
Ветер в саду учиняет дебош…
Всю свою силу на ветви обрушь!
Ветер, ты всё оборвёшь, разнесёшь!

Ты как мятеж, ты как кутёж,
Ветер, по нашему саду идёшь!
Всё разгромишь, — ну, так и что ж?
Может быть, этим-то ты и хорош!

Как напоследок входит он в раж —
Клён заоконный, взлохмачен и рыж!
Солнечно, осень, меня взбудоражь!
Вновь ты стихами со мной говоришь.

Вновь мне из дому уйти невтерпёж…
Песней своей меня, ветер, утешь!
Только ты между ветвями пройдёшь —
Сразу же в дереве синяя брешь.

Какая-то чушь, какая-то блажь,
Красных деревьев идет демонтаж.
Сад мой, богатства свои ты отдашь,
Вот уже шабашу листьев — шабаш!

Листья слетают с деревьев-плакуш
Прямо в колодцы небесные луж…
Солнечный лист луже отдашь —
Вот и готов под ногами витраж!

Ветер, ты — нож! Бешено режь!
Скомканный куст так неуклюж.
Сколько летящих по небу депеш
С вечной мольбой о спасении душ!

Какая-то чушь, какая-то блажь,
Много на сердце разных поклаж —
Всякая ветошь, да ложь, да мираж…
Какую ты новую ношу мне дашь?

Знаю я: скоро, осенняя тишь,
К окнам моим ты опять подойдёшь.
Может быть, сердце моё навестишь,
Может быть, даже смиришь его дрожь.

Уже подымается лунная брошь
И всё заливает вечерняя тушь.
Я знаю: ты, осень, меня уведёшь
В какую-то темь, в какую-то глушь…

По каменным плитам колёса
Стучат все сильней и сильней.
Мне город кидает с откоса
Букеты вечерних огней.

Опять — неприкаянный странник,
Бродяга, скиталец — опять
Сбежал я от ласковых нянек,
Чтоб жажду ночную унять.

Крутись подо мною, планета,
Летите с боков, фонари!
Луны голубая монета,
Всю ночь надо мною гори!

Я с тихих ушел побережий,
Я жить начинаю вразброс!
Как будто я шерстью медвежьей
В автобусе ночью оброс…

Привычный порядок несносен,
Я снова пытаю судьбу,
А клык вурдалачий из дёсен
Уже оттопырил губу,

И глаз неуёмные свёрла
Горят всё наглей и наглей,
А рядом у девушки горло
Рассветного неба нежней.

Ты на пьесу не сердись, не сердись,
Автор пьесы знаменит, знаменит,
Автор пьесы — абсурдист, абсурдист,
Да и пьеса — динамит, динамит!

А на сцене — гастроном, гастроном!
Говорят в нем на родном, на родном!

По нью-йоркским авеню, авеню
К гастроному я гоню, я гоню!

Средь Нью-Йорка он залёг, он залёг.
(Ионеско носорог, носорог!)

Ты на пьесу не сердись, не сердись,
Старым пьесам не чета, не чета,
Автор пьесы — абсурдист, абсурдист,
Не поймёшь в ней ни черта, ни черта!

О поэте о большом, о большом,
Чьи слова мы бережём, бережём.

Чтобы было веселей, веселей —
Он справляет юбилей, юбилей,

А читатель дорогой, дорогой
На планете на другой, на другой…

Ты на пьесу не сердись, не сердись,
Чепуху в ней говорят, говорят,
Автор пьесы — абсурдист, абсурдист,
Сочиняет невпопад, невпопад…

Ливни, ливни то и дело.
Осень очень потемнела.
Словно тут прошёл походом
По лесам суровый Бог
И с размаху, мимоходом
Всю листву крепчайшим йодом
Основательно прижёг.

Ещё есть зал с Крестителем Родена,
И в том же зале Граждане Кале,
А выставок мелькающая пена
Во времени погаснет, как в золе.

Осенний дворик. Солнечно и пусто.
Филадельфийских клёнов пестрота.
И вот они, ворота в рай искусства —
Роденовские Адские врата.

Сегодня день непонятный вовсе.
Взялись откуда-то в городе овцы.

С посохом некто, в хламиде некто
С овцами шёл вдоль Большого проспекта.

Они обдавали клубами пыли,
От них шарахались автомобили.

И долго доказывал кто-то упрямо,
Что это какого-то дела реклама.

Не то реклама овечьего сыра,
Не то реклама спасения мира.