Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Казалось, в мире Судный день настал,
Так пламень их мечей во мгле блистал.

Мечи их зазубрились, искрошились.
За палицы тогда они схватились

И сшиблись снова яростней судьбы.
Заржав, их кони встали на дыбы,

Заржали страшно в бешеном испуге,
Разорвались на витязях кольчуги.

Сломались палицы у них в руках,
Рассыпались доспехи на конях.

По телу кровь лилась. Так сшиблись дважды,
Их языки потрескались от жажды.

И стали — юноша и исполин.
Страдал отец, томился мукой сын.

О мир, как дивно круг ты совершаешь —
Ломаешь то, а это исправляешь!

В их душах не затеплилась любовь.
Далек был разум, и молчала кровь.

Онагр в степи детеныша узнает,
И рыба сердца голосу внимает,

Но человек, когда враждой кипит,
И сына от врага не отличит.

Сказал Рустам: «Я и в пучине Нила
Столь гневного не видел крокодила.

Как дивов я громил, весь знает свет,
Моя же слава здесь сошла на нет.

С юнцом каким-то сшибся я. И что же —
Он устоял против меня, — о, боже!

Устал я тяжко. В тягость мир мне стал.
Два войска смотрят, — а Рустам устал».

Когда немного отдохнули кони
От сшибок в нападенье и в погоне,

Мужи на вызов чести поднялись,
За луки медные они взялись.

Один — юнец, другой — седой и хмурый,
Они надели тигровые шкуры.

Пошли стрелять. От их пернатых стрел
Степной онагр укрыться б не успел.

Летели стрелы гуще листопада.
Скажи: «Стрелять друг в друга им отрада!»

Потом взялись они за пояса,
Рустам как будто за утес взялся.

Когда бы взял он каменную гору,
Он гору б в пыль развеял по простору.

Сухраба же за пояс потянул,
Но и в седле его не пошатнул.

Сухраб сидел в седле, как столп железный,
Рустама мощь была тут бесполезной.

И разошлись они — тот и другой,
Так утомил их долгий, тяжкий бой.

Увяла мощь Рустамовой десницы,
Пред мощью богатырской поясницы.

И вновь Сухраб могучий, полн огня,
В коленах крепко сжав бока коня,

В плечо ударил палицей Рустама,
Так, что Рустамово поникло рамо,

Так, что от боли извивался он,
Ударом богатырским потрясен.

«Эй, муж, — сказал Сухраб, — как не смеяться? —
Тебе передо мной не удержаться!

Вынослив, крепок конь могучий твой,
Тебе ж не устоять передо мной.

В моей груди ты жалость вызываешь,
Гляди — ты кровью землю обливаешь.

Ты — богатырь, ты станом — кипарис,
Но стар годами, так не молодись».

В ответ ни слова Тахамтан угрюмый.
Он промолчал, объятый тяжкой думой,

Им было горько. Мощь была равна.
И стала им — увы — земля тесна.

И оба друг от друга отвратились,
Умолкли, в размышленье погрузились.

Внезапно Тахамтан рассвирепел,
Как буря на туранцев налетел.

Сухраб же стал топтать войска Ирана,
Как разъяренный слон, от крови пьяный.

Рустам средь боя Рахша повернул,
Раскаявшись, он тяжело вздохнул.

Подумал, что в кровавом этом море
И шаха, может быть, постигло горе.

И, повернув коня, в пыли, в дыму
Рустам помчался к стану своему.

Созрело в сердце у него решенье,
Вернуться в стан и прекратить сраженье.

Сухраба грозного — в крови всего —
Он увидал средь стана своего.

И конь его — от гривы до копыт — —
Иранской красной кровью был облит.

Как лев, стоял он, кровью обагренный,
Сухраб могучий, битвой опьяненный.

И в ярости Рустам пред ним предстал
И, словно тигр взбешенный, зарычал:

«Эй ты, туранский выродок, убийца!
За что ты губишь слабых, кровопийца?

Ты здесь как в стаде волк, а не в бою,
На мне бы ты истратил мощь свою!»

Сухраб ответил: «Гневом был объят я.
В кровопролитии не виноват я.

Ты первый на туранцев налетел,
Ты сам со мною боя не хотел».