Хаким Фирдоуси - Шах-наме

Ее чертог разграблен был вконец,
Тот захватил кошель, а тот — венец.

В чадре, простоволосая, босая,
Царевна появилась молодая.

В пустыню Манижу поволокли,
И слезы по лицу ее текли.

Сказал ей Гарсиваз: «Живи в пустыне,
Ухаживай за узником отныне».

И вот осталась девушка одна.
Печали собеседница она.

Пустыней побрела в слезах и горе.
День миновал, и ночь минула вскоре,—

Она пришла к темнице поутру,
Отверстие прорыла в ту нору,

Ушла, когда заря зажгла все небо…
Как нищенка, просила всюду хлеба,

И, накопив за долгий день запас,
К темнице возвращалась в поздний час,

И опускала хлеб на дно, рыдая…
Так стала жить царевна молодая.

Семь дней в лесу Бижана ждал Гургин,
Семь дней в лесу он пребывал один,

Везде его искал, блуждал дубравой,
Лицо свое омыл водой кровавой.

Где друг его? Расстраивался он,
В предательстве раскаивался он.

Гургина конь доставил быстроногий
В лесную глушь, где сбился друг с дороги.

Воитель обошел безмолвный лес,—
Нет никого, исчез Бижан, исчез!

Вот перед ним — зеленая поляна.
Быть может, здесь найдет Гургин Бижана?

Как вдруг увидел он издалека
Коня Бижана возле родника.

Седло свалилось набок, сбруя сбита,
Уздечка сорвана, в грязи копыта.

Он понял, что Бижан попал в капкан,
Что не вернется он теперь в Иран.

Где он теперь? В тюрьме? Петлей удавлен?
Мечом Афрасиаба обезглавлен?

Раскаиваясь, он искал пути,
Не знал Гургин, как честь свою спасти.

К шатру погнал он скакуна Бижана,
Всю ночь не спал и вышел утром рано,

Пустился в путь, домой, в Иран спеша,
Утратила покой его душа.

Дошли до шаха о Гургине вести:
Мол, сына Гива не было с ним вместе,

Но шах от Гива эти скрыл слова,
Решив с Гургином встретиться сперва.

Услышал Гив, — шумели повсеместно,—
Что храбрый сын его пропал безвестно.

Гив зарыдал и головой поник,
Из дома раздавались плач и крик.

Стонал он: «Где Бижан? Что с ним случилось?
В лесу, в стране армян, что с ним случилось?»

Седлать велел он, горем удручен,
Коня, что был вскормлен для похорон.

Скакун Кишвада убран был на диво,
И ярость клокотала в сердце Гива.

Вот богатырь вскочил в седло, и конь
Помчался, точно ветер и огонь.

Подумал Гив: «Увижусь я с Гургином,
Узнаю от него, что стало с сыном.

А вдруг, враждой иль завистью влеком,
Он зло Бижану причинил тайком?

Всю правду рассказать его заставлю,
А если предал сына — обезглавлю!»

Гургин скакал, чело в тоске склоня.
Увидев Гива, он сошел с коня,

Приблизился к нему с земным поклоном,
С лицом, в тоске истерзанным, смятенным.

Сказал: «О ты, что храброго храбрей,
Советник шаха, вождь богатырей!

Ты вышел со слезами мне навстречу.
Что я тебе скажу и что отвечу?

К чему мне жизнь, хотя она сладка?
Она сильна? Сильней моя тоска!

Как без стыда в глаза тебе я гляну?
Я плачу, я тоскую по Бижану!

Но будь спокоен, сын твой невредим,
Я расскажу тебе, что стало с ним».

Стоял в поту, в грязи, с потухшим взглядом,
С конем Гургина конь Бижана рядом.

Его увидев, Гив упал с седла,
Окутала его сознанье мгла.

Приник воитель головою к праху,
Порвал он богатырскую рубаху.

Он вырвал волосы из бороды,
Казалось, обезумел от беды!

Он говорил: «Создавший хлябь и сушу,
Любовь и разум ты вселил мне в душу.

Тебе назад я душу отдаю:
Пропал мой сын в глухом лесном краю!

Ты знаешь лучше всех, как я горюю,
Ты душу унеси мою больную:

Любви и горя, брани и похвал
На сей земле с избытком я познал.

Но сын сокрылся в месте потаенном,
И я теперь захвачен в плен драконом!»