Константин Арбенин - Зимовье зверей

Я разменивал радость, как по-заученному,
Ничего не откладывая в долгий прок,
Пока ветер, до дыр продувающий Купчино,
Не нагнал меня на выходе из метро.

Налетел, подхватил и вдруг как-то рассеянно
Обнял, ослабив тугие круги,
И печали мои отфутболил к северу,
Где земли безвыходны и наги.

И сказал этот ветер мне, ошарашенному:
«Послушай, мне кажется, нам по пути.
Я в провожатые не напрашиваюсь,
Но надёжнее друга тебе не найти.»

«Смотри, как я манипулирую тучами,
Тасую жетоны дворцов и пивных.» —
Так пел он и тихо меня окручивал
Питоньими кольцами продувных.

Я узнал этот ветер, он был мне знаком —
Синий пот и зарубка на южном резце.
Он давно хотел стать моим проводником —
Оборвать мои цепи, обозначить мне цель.

«Мне известно всё до последней дроби, —
Говорил он и лезвием лез под пальто. —
Я знаю, что кто-то тебя торопит,
И я даже могу догадаться, кто.

Мне видны два крыла на дне твоей сумки.
Но, послушай, пора уже плавать без ласт!
Оставь эти детские предрассудки, —
Крылья ведь, в сущности, тот же балласт!»

Он толкнул меня в спину, расплющил взасос,
Вдел печальную розу в петлицу ветров,
Резко поднял под купол и плавно понёс
Подвесными тоннелями анти-метро.

Так он нёс меня, нёс и пьянел от важности,
Раздувая меха, раздавая долги,
А внизу удивлялись: как же взять я отважился
Встречный ветер в попутные проводники!

Звёзды ловко звенели своими подковами,
Купоросили космос, сметали икру,
Но чем надёжнее ветер меня упаковывал,
Тем бессмысленней небо валилось из рук.

Сердце ныло по нотам, покуда закат
Терпеливо стекал с небоскрёбовых плеч.
И казалось, что, если лететь наугад,
Траектория жизни закругляется в смерч.

Научил меня ветер взлетать, когда хочется,
Научил опускаться, когда надоест,
Промышлять добротой, отрабатывать творчеством,
Не жалея, срываться с насиженных мест.

Но у самых ворот, где небес оправа
Жжёт живыми пунктирами мёртвых петель,
Я сказал ему: «Стоп. И в ногах есть правда.
Опускай меня, майна! Не могу без людей.»

Он исчез так же ветрено, как и возник, —
Не обиделся, просто сверкнул — и ушёл.
Мой стихийный попутчик, полубог-проводник,
Притяжением пущенный на произвол…

Вот таким вот икаром, таким вот кучером
Я вернулся — с нокаутом в полный накал..
И бесцельно бродя по залысинам Купчино,
Поминаемый ветром, негромко икал.

Мать-зима высыпала из траурных пепельниц
Серый снег на гомункулы спящих коммун,
А в трамвайном кольце близоруко белели ниц
Два крыла, уже не нужные никому.

Я чувствую себя посторонним,
Когда покидаю свой дом.
По линиям чьей-то ладони,
Под взглядами чьих-то мадонн

Иду и теряю былые черты
В надменной своей пустоте.
И быть с полуслова со мною на «ты»
Согласны и эти, и те.

Я чувствую себя Геростратом,
Когда покидаю свой храм.
Я ночь занимаю с возвратом,
Но знаю, что вряд ли отдам.

И каждый мотив мне до боли знаком,
Хоть я от рожденья глухой.
Стою у заснеженных окон тайком
И слушаю, кто я такой.

Я чувствую, что где бы я ни был,
Мой кто-то стоит за спиной.
Какой он — с хвостом или нимбом? —
Не знаю, и в этом покой.

И голос мой стал достояньем молвы,
Но не стоит завидовать мне.
Я знаю, что я посторонний, увы,
На этой и той стороне.

Мой стержень будто согнут пополам,
Мне тщательно смещают точку сборки.
И я качусь с какой-то тыльной пыльной горки
По шпалам, по сердцам, по зеркалам…

Волоколамское шоссе,
Пригнись, я выпустил шасси.
Дай Бог и он же упаси —
Я не впишусь в твоё эссе.

В конструкторском бюро моих побед
Чертёжник чёртов допустил ошибку;
Я лез на Эверест — попал на Шипку,
Спешил на ужин — вторгся на обед.

Обетованным слыл мой дом, пока
Я был паяц невидимого фронта,
Теперь меня облюбовала фронда,
И вытолкнула выше потолка.

Когда-то красная Москва,
Неси меня во весь опор!
Кто первый пойман, тот и вор, —
Альтернатива такова.