Юрий Кузнецов: После вечного боя [стихи]

Цвет надежды, не давший плода,
Наши лица он видел туманно.
Ничего не имел никогда,
Даже пил из чужого стакана.

Он встречался со всяким огнем
И задохся от темного жара.
Раньше бога забыла о нем
Густопсовая пыль Краснодара.

Он увял, он упал не дыша.
Он упал! Помолчите, народы!
Пусть без страха вступает душа
Под иные высокие своды.

Умираем не мы, а цветы,
Ничего мы не знаем о смерти.
И с отчизной, и с богом на «ты»,
Мы живем, как жестокие дети.

Он во сне перешел свой предел…
А когда-то от полного чувства
Человека увидеть хотел
На толкучем базаре искусства.

Он легко верил только себе.
Все хватал на лету и смеялся.
«Ты слепая!» — сказал он судьбе
И один на распутье остался.

А теперь мы проститься пришли,
Одного перед богом оставить.
И холодные комья земли
Мы бросаем на скорбную память.

Кто мне скажет, откуда сквозит?
Может быть, у последнего края
Его ангел-хранитель стоит,
Перебитым крылом помавая.

Это он навевает ему
Тишину вековечного слова.
И роняет в могильную тьму
Ком холодный от мира иного.

Это падает с неба звезда,
Освящая могилу поэта.
Это знак, что уже навсегда
Он ушел по ту сторону света.

Сей день высок по духу и печали.
Меж тем как мы сидим накоротке,
Хазары рубят дверь твою мечами
Так, что звенит стакан в моей руке.
Видать, копнул ты глубоко, историк,
Чем вызвал на себя весь каганат.
Ты отвечаешь: — Этот шум не стоит
Внимания. Враги всегда шумят.

Друг от друга все реже стоим
В перебитой цепи воскрешений.
Между нами фантомы и дым…
Мы давно превратились в мишени.

Что нам смерть! На кабы и авось
Столько раз воскресало славянство.
Наше знамя пробито насквозь,
И ревет в его дырах пространство.

Застит низкого солнца клочок
Темной воли картавая стая.
Но косится в бою твой зрачок,
Голубиную книгу читая.

Аспазия сидела на коленях
Ласкавшего ей грудь Алкивиада
И спорила с Сократом, улыбался
Чему-то грек — и слушала Эллада,
Как воздух мелодично сотрясался,
И этот звон остался в поколеньях.

Дух Канта встал из своего угла,
Похожий на двуглавого орла,
И клекот антиномий двуединых
Рассек безмолвье на седых вершинах.
И небеса, и нравственный закон
Потряс удар — распалась связь времен.
И вещи мира рухнули все разом,
И зарябил, как волны, чистый разум.

Смотрел загадочно Барух,
Шлифуя линзы быта,
Как пауки ловили мух
В углах звезды Давида.

Из всех ее шести углов,
Из тупиков унылых
Собрал философ пауков
И в банку поместил их.

Друг друга жрали пауки.
Задумался философ.
Но были мысли далеки
От мировых вопросов.

Нюх щекотал кровавый дым —
Паучий бой кончался.
В нечистой склянке перед ним
Один паук остался.

Была разгадка так близка.
Философ не сдержался
И превратился в паука,
И в банке оказался.

Остался жив один из двух,
Один пожрал другого.
Но знать, кто был из них Барух,
Нет смысла никакого.

Он светло-рус, и мягко бьет о плечи
Его волос струящийся потоп,
И чист его широкий светлый лоб,
И нет на нем морщин противоречий;
Темней волос его прямые брови,
Его глаза невыразимы в слове,
Как будто небеса глядят на вас,
Чуть подняты обочья синих глаз,
И глубину ресницы оттеняют;
Едва заметно скулы проступают,
А плавный нос ни мягок и ни груб,
Усы не закрывают полных губ,
Густая борода невелика,
Слегка раздвоена на подбородке.
Высок и прям. Его издалека
Народы узнавали по походке.
Он исходил и Запад, и Восток,
И Юг, и Север вдоль и поперек.
Две бездны разом видел он во мраке:
И солнце и луну. И на песке
Порой чертил пространственные знаки
И после их сметал в глухой тоске.
Ученики, предавшие его,
Такое действо посчитали странным
И, потаясь, спросили: — Отчего
Не пишешь ты на чем-то постоянном? —
И слово указательным перстом
Он начертал на воздухе пустом.
И вспыхнуло,
и засияло слово,
Как молния…
И молвил он сурово:
— Вот ваше постоянное. Вот то,
Чего не может вынести никто.
Покоя нет: вы грезите покоем,
А силы тьмы вокруг теснятся роем.
Три битвы, три войны идут от века.
Одна идет, сокрыта тишиной,
Между свободной волей человека
И первородно-личною виной.
Вторая битва
меж добром и злом,
Она шумит по всем земным дорогам.
А третья —
между дьяволом и богом,
Она гремит на небе голубом.
В душе и рядом бьется тьма со светом,
И первый крик младенца — он об этом.
Раскаты грома слышатся в крови,
Но говорю вам: истина в любви.
Не ждите чуда, не просите хлеба.
Ваш путь туда! — Он указал на небо.
Ученики ему сказали: — Отче,
Уныние в крови, а ты горишь
И коротко, и просто говоришь,
Но можешь ты сказать еще короче?
— Могу! — и на ладони написал
Он истину и миру показал:
— В двух первых битвах победите с нею.
О третьей битве говорить не смею.
Направит вас туда, преобразив,
Иного мира воля и порыв.