Юз Алешковский - Средь других имен

Доверял я себе не вполне,
только все ж убедился я вскоре,
что идет и взаправду ко мне
целый год пропадавший Григорий.

— Гриша, ты ли?.. Давай посидим? —
потянулся к нему я руками.
— Ты узнал меня? Здравствуй, Вадим. —
Он уселся напротив на камень.

И уже я промолвить хочу:
«Будем вместе мы снова отныне!»
И рукою его по плечу —
никакого плеча и в помине…
Григорий
Ты рукой не того, не маши…
Всё поймешь, а сперва — толковище.
Что у вас для ума, для души?
Расскажи мне быстрее, дружище.
Автор
Люди терпят, работают, ждут,
хоть неволя отнюдь не легка им…
Дни за днями свиваются в жгут,
но к мучениям не привыкаем…

Есть и пища досужим умам —
мы стоим пред эпохой иною:
слух идет — скоро все по домам, —
Сталин дубаря врезал весною.

Ну, а ты-то, доволен ли ты,
так ушедший от нас в одночасье?
И какой ты достиг высоты
в этой новой своей ипостаси?
Григорий
Я свободен. Но тяжек мой труд.
И похоже, что сел тут на мель я:
отживут все и все перемрут,
я ж останусь навек в подземелье.

Вот и сам обо всем ты суди:
прячусь я в кристаллических призмах,
нет ни легких, ни сердца в груди,
я — подземный блуждающий призрак.

Предо мной эта вечная тьма,
узкой щелью утроба земная.
Чем, скажи мне, мой друг, не тюрьма?
Я из шахты дороги не знаю.

Но довольно о том говорить.
Я вот вижу: хранишь мой кисет ты.
Ну так дай мне тогда закурить —
это лучше несладкой беседы.
~~~
И карбидка как будто из рук
ускользнула и сдвинулась выше.
Посмотрел я — всё пусто вокруг,
и следа не осталось от Гриши…

Японский быстроходный миноносец —
акулий неустанный острый нос
и клюзы, что похожи на глаза, —
волну клевал и снова воздымал
над нею, не спеша, стальное тело —
искал себе случайную добычу.

Он рыскал третий день в охотских водах,
охотясь за советскими судами.
В те дни японцы явно осмелели,
их одолел охотничий азарт —
на озере Хасан шла заваруха.

Война не объявлялась — ею пахло.
И капала соленая вода
с простуженного носа миноносца,
и всматривался в серый горизонт
раскосый капитан, седой, в очках,
настраивая цейсовский бинокль.

И вдруг: «Тревога!» Грузовой корабль
на траверзе внезапно замаячил.
Свистки, сигналы. «Расчехлить орудья!»
И с именем микадо Хирохито
наперерез — ведь времени в обрез!
За полчаса все сделать и — пропасть
в морской пустыне, в стыни, в серой мгле.

Под самый клотик флаги поползли:
«Застопорить машины для досмотра!
Иначе буду вынужден стрелять».

Ответ сигнальщик тут же доложил:
«Я нахожусь в своих, советских, водах».
И, не сбавляя хода, сухогруз
немой кормой к японцу повернулся.

— Предупредите выстрелом! Вперед! —
и за кормой — громадные буруны,
как струны, снасти на ветру гудят. —
Нет, не уйдет советская посуда! —
с улыбкой зыбкой шепчет капитан.
«А коль по ватерлинии судить —
посуда эта с нетяжелым грузом.
Там либо хлопок в трюмах, либо — чай».

Весь корпус черным крашен и облуплен,
но выбелен старательно спардек.
«Артек» — большими буквами по борту,
и порт приписки виден: Николаевск.
Опережая гарь пороховую,
японец устремился вперехват.

Советский пароход остановился.
А с миноносца в катер — матросня
с винтовками и старший офицер.
«Спустить все трапы» — подняли сигнал.

И вот уже на палубу спесиво
взобрался офицер и козырнул
идущему навстречу капитану.
Изобразил улыбку — этикет!
Цветистых фраз букет из уст японца:
— Мы сожалеем… Мы огорчены…
Мы вынуждены судно досмотреть…

Японская орава ворвалась.

— Насилие! Кто дал такое право?!
— Я, право, сожалею, капитан…
— В каких морских международных сводах?!
В советских водах — это уж разбой!
— А почему у трюмов часовые?
— Преступников на каторгу везем!
— Порт назначенья?
— Город Магадан.
— Откройте трюмы!
— Но… я протестую!
— О капитан, разумным надо быть!
Я ваших часовых обезоружу! —
и что-то прокричал своим матросам.

Возникла стычка, но… неравны силы.
У часовых отобраны винтовки,
лишь одному поставили фингал.
И вот открыты трюмы наконец…
А там — при тусклой лампочке — броженье…
Тревожная безмолвная возня…