Юз Алешковский - Средь других имен

Зачем же слезы? Нужно ли им литься?
Зачем ножом по сердцу режет плач?
О, этот плач! Он искажает лица,
он — красоты и мужества палач.

И все же нам лететь в далекий пояс,
считать часы и размышлять о том,
что счастье наше переехал поезд
и что оно уж не вернется в дом…

Как что-то живое,
к безумству близки,
здесь носятся, воя,
с ветрами пески.

Здесь песням не петься,
не литься стихам.
Здесь некуда деться
зыбучим пескам.

Здесь место прозы,
не бывшей нигде.
Гудят паровозы,
моля о воде.

Я знаю: нет в тебе души,
а есть одни грехи,
но ты мне все же разреши —
я шлю тебе стихи.

Все было для тебя игрой,
и мне понять пора:
когда молилась ты порой,
так то была игра!

Хотя истерзан я тоской,
не умер, не молчу.
Напрасно ты за упокой
поставила свечу!

Я знаю: слабость не изжить,
забвеньем не залить.
Как сладко нам порой грешить,
а грех тот замолить.

И вот заветная тетрадь,
Я знаю, что цела.
Напрасно доводы не трать:
ее ты сберегла!

Ее ты знаешь наизусть —
я в этом вижу толк:
стихи живут, горят, и пусть
я для тебя умолк.

Но ими связан я с тобой.
Сквозь ветер и пургу
с тобою я в момент любой
беседовать могу.

Зачем стоишь перед крестом,
все мысли прочь гоня? —
Я знаю точно: ты при том
припомнила меня.

Молиться? Но зачем? О ком?
И кто тебя простит,
когда летит все кувырком,
ко всем чертям летит?

И что — молитвы? С той поры,
как врозь пошли пути,
тебе совсем не до игры —
покой бы обрести!

Не буди ты меня, не буди —
мое сердце уснуло в груди,
и не в силах я сон превозмочь
в эту длинную темную ночь.

И не трать ты ни слов, ни любви,
понапрасну меня не зови —
сон тяжелый сковал мою грудь.
Ты меня навсегда позабудь.

Да и полно, я знаю, что мне
ты пригрезилась только во сне
и стоишь предо мной в темноте
только в мыслях моих и мечте…

Так зачем пробуждаться от сна,
если ночь и темна и грустна?
Пробудись я случайно — и ты
улетишь, словно сон и мечты…

Огрубел я без неги и ласки,
и тому не климат виной.
Где-то бродишь безликой маской
ты, не ставшая мне женой.

Встречи нашей так не хотели,
чтобы шли мы — рука в руке!
О твоем незнакомом теле
весь мой бред, как бред в сыпняке.

Этот бред все сильней с годами.
Я такой перешел порог,
что готов о Прекрасной Даме
даже Блоку давать урок!

Помню этот день я —
память не молчит —
словно сновиденье
мне навстречу мчит.

Зайчиками дисков
то виденье сна —
велосипедистка,
может быть, весна…

Я лицом светлею,
счастья не тая:
катит по аллее
молодость моя!

Зазвенела звонко,
мчится с ветерком.
Я за ней вдогонку
ринулся рывком.

Промелькнули спицы,
отразив лучи.
Почему мне снится
это все в ночи?

Солнце лужу нежно пригревало.
Глупый головастик в луже жил,
и ничуть о том не горевал он,
что луч солнца лужицу сушил.

А когда она совсем засохла,
головастик скорчился в тоске,
и лежит он, маленький и дохлый,
на сухом обветренном песке.

Так и я, как глупый головастик,
жизнь свою едва прожив на треть,
жду последней роковой напасти:
на песке беззвучно умереть.

Ни к чему я теперь не зову.
На душе тишина и покой.
Неужель в самом деле такой
я спокойный и есть наяву?

Ни к чему не зову я теперь.
Наступила в душе тишина.
Распахнул я в природу дверь,
а в природе кругом весна.

Да, в природе весна кругом.
И я знаю, что скоро мне
вдруг захочется мчаться бегом
по зеленой веселой весне.

О любви зазвенит напев,
безответным уйдет, и пусть.
Кровь остынет, не закипев,
И останется только грусть.

Ах, какие в Джезказгане зори!
Здесь, подобна неземным дарам,
неба плоскость в огненном узоре
медью отливает по утрам.