Расул Гамзатов - Горянка

На свадьбу с Османом согласья
Не дам я во веки веков!»
И вышла из комнаты Ася,
Ошеломив стариков.

Трястись у них начали губы,
Впервой отнялись языки.
Схватив свои пыльные шубы,
Рванулись к дверям старики.

Убрались они восвояси,
И тотчас, как выстрела звук,
Известье о дерзости Аси
Услышали люди вокруг.

Но принят по-разному, впрочем,
Был этот стоусый хабар.
Одних он порадовал очень,
Других напугал, как пожар.

Одни улыбались, другие
Ругали ее без конца.
Известно: как лица людские,
Не схожи людские сердца.

Что зависть красе и поныне
Сопутствует, бьюсь об заклад!
Дурнушки, как будто гусыни,
Шипели вослед Асият.

Пошли по привычке старухи
Шуметь, как орехи в мешке.
Что мелете, злые вы духи,
Что мутите воду в реке?!

С вершины сорвавшийся камень
Горе не опасен!
Лгуны
Выкапывать торф языками,
Не раз еще будут должны.

Проклятья на дочь и угрозы.
Обрушила мать без числа:
«Язык чтоб отсох твой! —
И слезы
Вновь, как по умершей, лила. —

Ох, господи! Страшное дело!
Навек опозорила нас!
Отступница, чтоб ты сгорела!
Бесстыжая, вон с моих глаз!»

«Выть поздно, ослиное ухо,
Тобой избалована дочь, —
Сказал разъяренно и глухо
Али, потемневший, как ночь. —

Протухшее мясо хозяйка
Бросает собакам всегда.
Чего же стоишь ты? Подай-ка
Кинжал мой скорее сюда!»

Али был безумен в обиде.
Взгляд вспыхивал, как лезвие.
Вдруг Ася вошла. Он увидел
Кинжал на ладонях ее.

Вперед протянувшая руки,
Она прошептала:
«Отец,
Повинна лишь я в твоей муке,
Убей, и терзаньям конец.

Я жить не хочу по адату,
И смерть мне милее, поверь…»
Али потянулся к булату,
Схватил… и швырнул его в дверь.

Лицо закрывая руками
И, как в лихорадке, дрожа:
«Уйди, — застонал он, — ты камень, —
Нет, есть и у камня душа.

А ты гвангвадиро, что горе
В дом горца приносит, точь-в-точь.
Не я ли тобой опозорен?
Ступай, ненавистная, прочь!»

Дочь выгнав из дому, угрюмый,
Он в горы собрался, чтоб там
Поведать орлам свои думы,
Коню да безлюдным хребтам.

А в комнате Аси, где было
Приданое сложено в ряд,
О смерти аллаха молила
Ладони сложив, Хадижат:

«Срази меня, боже, ударом
Иль молнией, словно клинком!»
А дочь ее в платьице старом
В райцентр ушла босиком.

Петляла спиралью дорога,
Взошла над горами луна.
Лежал во дворе у порога,
Сверкая, кинжал чабана.

Готов уже ногу был в стремя
Продеть уезжавший Али.
Но в саклю его в это время
Толпою соседи вошли.

Он глянул спокойно в глаза им,
Хоть сразу, как вспышку грозы,
Кинжал свой заметил хозяин
В руках у парторга Исы.

Небрежно к земле рукояткой
Держал неспроста его тот.
Что будет беседа несладкой,
Взял сразу хозяин в расчет.

Сказал он Исе:
«Наставленья
Пришел мне читать? Не тяни!
А также учти, что правленье
Не платит за них трудодни».

«Тебя я поздравить по-свойски
Явился сюда не один.
Адат защищал ты геройски,
Ну, прямо второй Ражбадин».

Лицо у Али побелело:
«Оставь-ка ты шутки свои!
Не суйся в семейное дело,
Хозяин один у семьи.

Папаху, что куплена мною,
Носить как угодно могу:
Хочу — в башлыке за спиною,
Хочу — за ремнем на боку.

Моя! И могу даже с кручи
Я бросить ее в водопад».
«Про голову вспомнил бы лучше»,
Подумала тут Хадижат.

«А если о подвигах честно
Ты хочешь, парторг, говорить,
То было бы очень полезно
Иную газету открыть».

И, выдвинув ящик дубовый,
В комоде газету нашел
И с гордостью, злой и суровой,
Ее положил он на стол.

А в этой центральной газете,
Что вновь развернулась, шурша,
Пред целой страной на портрете
Стоял он, ягненка держа,

«Пусть даже фотограф московский
Тебя бы с верблюдом заснял,
Не можешь ты власти отцовской
Превысить, а ты превышал,

И не оправдает газета
Поступок твой! — крикнул Иса. —
Махач на нас смотрит с портрета,
Глянь лучше ты сыну в глаза!»