Вера Павлова - Стихотворения

Мои родители были девственниками.
В 22 — даже по тем временам перебор.
Правда, папа слыл в общежитии бабником,
но он ходил по бабам, чтобы поесть,
потому что жил на стипендию.
К маме он тоже сначала ходил поесть.
А когда в институте пошли разговоры о свадьбе,
маме подбросили книжку
"Как девушка становится женщиной".
Но мама ее выбросила, не раскрывая.
Им было страшно меня делать.
Им было странно меня делать.
Им было больно меня делать.
Им было смешно меня делать.
И я впитала:
жить страшно.
Жить странно.
Жить больно.
Жить очень смешно.

Сон на веки наложит швы
гнутой иглой ресниц.
Я наседка своей головы.
Норма пятьсот яиц,
и нужно запомнить пятьсот имен,
чтоб семь смертей отвести.
Но расходятся швы незаживших времен.
С добрым утром. Здравствуй. Прости.

Язык птиц состоит из наречий.
Язык рыб состоит из предлогов.
Язык листьев и трав — человечий.
Сказано ими Эн архе эн логос.
Плюс разговор звезды со звездою,
который синхронно переводит за кадром
певчий кузнечик. Мы с тобою
ошибочно называли его цикадой
и саранчой, и выслеживали по звуку,
окружали, подкрадывались на цыпочках, шепотом,
и он щекотно кусал мне руку
и пачкал чем-то коричнево-желтым.

отделяю тебя от себя
чтобы сделать тебя собой
отделяю себя от тебя
чтобы сделать себя тобой
а появится ангел трубя
позывные Вечный покой
отделю себя от себя
осторожной твоей рукой

Тебе нужно было отдать все.
Но всего у меня тогда уже не было.
У меня не было прошлого — оно прошло.
У меня не было будущего — оно прошло бы.
Но самое главное, у меня не было тебя.
У меня не было тебя. Никогда не было.

Вызываю дуализм на дуэль,
целюсь-целюсь, но в глазах двоится цель.
И с досады я палю наугад.
С неба ангельские перья летят.

Мою подругу
лишил невинности
студент духовной академии
указательным пальцем
правой руки.
Когда он ее бросил,
она поверила в Бога.

Мою подругу
лишил невинности
бетонный забор
вокруг школы.
Мы все ходили по этому забору.
Мы все падали с этого забора.
Но мы падали с,
а она упала на.
Кровь унялась быстро.
Подруга стала фригидной.

уже знаю
что смерти нет
еще не знаю
как сообщить
об этом
умершим

Мир тебя не узнал — богатой будешь
в жизни иного, лучшего, вечного века.
Чем богатой? — Забвением. Ты забудешь,
как обидно было быть человеком,
как истязало душу тело — Сальери,
мстящий Моцарту за свое небессмертье,
точно знающий: рай, он на самом деле,
но выдуман ад и все его черви и черти.

чтобы волосы пахли дымом
чтобы кожа водой речною
а назвать ли это Эдемом
или кличкой какой иною
только знаю что садом не был
только знаю что будет лесом
что рекою окажется небо
невесомость легчайшим но весом

Жертвуешь собою, как ферзем,
чтобы мне поставить мат Легаля.
Старый трюк, испытанный прием! —
Христиане так переиграли
бедных римлян. Дело в кураже.
Только свято место снова пусто.
Требует искусство новых жертв,
требующих нового искусства.

Смешнее всего было рожать.
— Иди, — буркнула медсестра
и неопределенно махнула рукой
куда-то по коридору.
Подхватила живот, пошла.
Шла, шла, вдруг — зеркало,
а в зеркале — пузо
в рубашке до пупа,
на тонких, дрожащих,
сиреневых ножках…
Смеялась минут пять.
Еще через пять родила.

Вечные поиски
признаков жизни.
Вечные происки
призраков жизни.
Признаков признак —
дыханье зрачка.
Призраков призрак —
шестая строка.

Как собака в подвал — помирать,
отползаю в себя — понимать,
понимаю, что нету подвала,
где б когда-нибудь не помирало
пониманье, чтоб снова родиться
и явиться высоким и чистым,
и ломать за границей границу
прирожденным империалистом.

С левой ноги марш.
С правой ноги стой.
Просится Отче наш.
Плачется Боже мой.

Бабушка не пускала. Но Федор надел ордена
и пошел в Совет Ветеранов. Блажен муж
иже не иде в совет ветеранов в такой мороз
в свои девяносто. Но Федор надел ордена.
И почти вернулся. Каких-нибудь двести шагов,
сто стуков палочки — и был бы дома, но тут
дедушку Федю убил наповал Дед Мороз.
…лежал на снегу, желтый, как апельсин.
Палочка — рядом, — древко. А знамени нет.