Вера Павлова - Стихотворения

твои глаза тикают
как буквы мелкого шрифта
в третьем часу ночи

пряди, падающие на брови
ресницы, сплетающие пальцы
вспотевшие слезами роговицы
зрачков учащенное дыханье
я не вижу тебя
я не вижу
Господи, Господи,
что у меня за глаза?

У слезинки, у любой
есть зрачок.
Ну конечно, я с тобой,
дурачок!
Что же, не вступая в спор,
не виня
никого, слеза — в упор
на меня?..

Глаза в глаза — четыре глаза,
равноудаленные друг от друга, —
магический квадрат, в котором — все,
что нам с тобой хотелось бы знать.
Пытаясь прочесть, отводим глаза, —
и нет квадрата, ответа нет,
нет ответа, есть поцелуй, —
анестезия, паллиатив.

Око за око, да зуб неймет…
Око, зрачком сверлящее зуб, —
ярое око зубного врача.
Вот как ты смотришь во время любви.
Вот почему во время любви
я закрываю глаза.

незримая слеза. Она течет
по внутренней поверхности щеки,
она течет путем грунтовых вод,
притоком нарицательной тоски,
она течет без видимых причин,
а тайные известны только ей,
она — причина складок и морщин
у глаз, вокруг улыбки, меж бровей

Скорость взгляда, на первый взгляд,
равняется скорости света,
а на второй, прищуренный, взгляд
скорее уж скорости звука,
а на третий, опущенный, взгляд
неправда ни то, ни это,
а правдой будет последний взгляд
перед последней разлукой

Одними губами: умер.
Словно боясь разбудить.
Умер: струна взгляда
лопнула посередине.
И отлетело зарницей
зренье от глаз: дальнозоркость.
Умер: кто кого
больше никогда не увидит?
Плачу: глаза пересохли,
сухо векам его.
Умер: твердеют глаза,
тайно ресницы растут.
Умер.
Если пойму —
больше никто не умрет.

Здесь —
ресница,
попавшая в глаз,
извлеченная при помощи языка.
Но не извлекается стихотворение
из того, что без всякого стихотворения
само является стихотворением.
Но ресница твоя сладка.

О-на. Через О. Проверочное слово — он.
(Лиза, учась писать)

Прикосновение: наискосок,
как почерк первоклассницы, с наклоном.
С моей щеки отводишь волосок,
движеньем нежно-неопределенным
смещая вверх и влево облик мой,
и делаюсь оленеглазой гейшей…
Наискосок. При этом — по прямой,
дорожкой и кратчайшей, и скорейшей.

Фокус — в уменьшительно-ласкательных
суффиксах: уменьшить — и ласкать,
ласками уменьшив окончательно,
до нуля, и в панике искать,
где же ты, не уронила ль я тебя
в щелку между телом и душой?
Между тем лежишь в моих объятиях.
И такой тяжелый и большой!

Сначала приласкаю по верхам,
поверхностно, легко, колоратурно, —
рассыпчатое пиццикато там,
где надо бы напористо и бурно,
потом — смычком по тайным струнам тем,
что не были затронуты вначале,
потом — по тем, которых нет совсем,
точнее, о которых мы не знали.

Мои ль ладони гладят твои плечи,
твои ли гладкие плечи — мои ладони
гладят, от этого делаясь суше и резче,
и законченней? Ласка, чем монотонней,
тем целительней. Камень вода точит,
а ласка тело делает легким, точеным,
компактным — таким, каким оно быть хочет,
таким, каким оно было во время оно.

С двадцатилетними играет в жмурки,
с тридцатилетними играет в прятки
любовь. Какие шелковые шкурки,
как правила просты, как взятки гладки!
Легко ли в тридцать пять проститься с нею?
Легко. Не потому, что много срама,
а потому, что места нет нежнее,
и розовей, и сокровенней шрама.

Одной рукой подать от крайней плоти
до плотной, до звенящей, до бескрайней
бесплотности. Заложена в природе
касания деепричастность тайне
развоплощений. Я лишилась тела,
а дрожь осталась, боль осталась, радость — тоже,
и дрожи, боли, радости нет дела,
что, может быть, уже не будет кожи.

Как нежно!.. Муравьиные бега.
Как много их, как медленно бегут!..
Иной от позвонка до позвонка
бежит не менее пяти минут.
Их дрессирует легкая рука,
годами понуждая мурашей
бежать от волоска до волоска
до финиша, до одури, до Эй,
ты спишь?

Ты играешь прозой. Играй стихами!
(Лизе, уча ее играть на пианино)