Дмитрий Щедровицкий - Из восьми книг

– Домна Михайловна, это Вы ли?
Как-то мы с детства о Вас позабыли:
Сколько закатов и зим прошло,
Сколько крушений, разлук и аварий!..
Вновь предо мной Ваш старинный аквариум,
Раковины слуха, прозренья стекло.
Кружатся в пляске китайские рыбы...
Домна Михайловна, Вам спасибо,
Что пригласили чрез столько лет!
Окна – на площадь, светлею и вижу:
Годы и зданья подходят все ближе,
К водорослям льнут, превращаются в свет.
Явь – пузырьки средь зеленого плеска.
Кресла суровы. Зато занавески —
Клумбы, фонтаны, дорожки для встреч!
В рамке резной, в сновидении мнимом
Светлый Никола встает над казнимым,
Властную руку подставив под меч...
Домна Михайловна, как все сместилось:
Годы исчезли, а Вы возвратились!
Иль у аквариума я впал в забытье,
И за минуту вся жизнь мне приснилась?
Домна Михайловна тихо склонилась:
«Там – бездыханное тело твое...»

В немоте, на пределе желанья,
Где тропический царствует зной,
Обратишься ли огненной гранью,
Водяною или земляной?
Ты откликнись на зов, как захочешь,
Только знай, хоть ни в чем не солжешь:
Водяной повернешься – затопишь,
Прикоснешься горячей – сожжешь.
Земляной, безразлично-послушной,
Обращаться ко мне не спеши:
Ты откройся мне гранью воздушной,
Высшим смыслом в лицо мне дыши!
Вот видение Иезекииля
Выше слов и пророческих книг —
Херувим, простирающий крылья,
Быстродвижен и четырехлик!
Лишь взгляну – и прервется дыханье...
Отведи же свой взор, отведи!
Все четыре да скроются грани,
И забвеньем меня награди...

Унялся вихрь на ясном Крите,
Смерть отошла и страх растаял.
Уже из черного укрытья
На кровь не выйдет Минотавр,
И стены Лабиринт коварный
Не сузит, жертву окружая.
И лишь закат, в листве рыжея,
Закурит трубку близ таверны.
И – эллинской судьбы остаток —
Старик, и с ним печальный мальчик —
Затеплят свечку. Тьма заплачет,
Но пальцам ночи не достать их.
Свеча по чуду Парфенона,
По красоте богов и смертных:
Златых, серебряных и медных
Столетий – оскудело лоно.
Но при свече прекрасны лица,
Как отблеск лета в день осенний,
И в этой красоте таится
Богов и смертных воскресенье.
Ах, не помнить зла, а просто бы
Петь под дождичком косым...
Ведь не счесть детей у Господа,
Но один пресветлый Сын.
В синей северной стране меня
Сам он в тайну посвятил,
Что родился прежде времени,
И пространства, и светил.
Был единым и единственным,
Содержа и век и миг,
Светлым зеркалом таинственным
Отражая Божий Лик.
Не вместить земными мерками,
Почему да как – но вдруг
Выпадало с громом зеркало
Из простертых Божьих рук,
Выпадало – раскололося
На цвета волос и глаз,
На различья смеха, голоса,
На тебя, меня и нас...
Как и чем осколки склеются?
Скоро ль ждать того? – Навряд.
В поле косточки белеются.
Окна в городе горят.
Ум над миром – как над книгою,
А душа без книг живет.
Сколько капель гибнет, прыгая,
Ну, а ливень льет и льет.
Всех простить пошли мне,
Господи: Каждый – сам, и каждый —
Сын... Ах, не помнить зла, а просто бы
Петь под дождичком косым.

Все длится январь с колыбельным напевом своим,
Со свистом своей корабельной метели.
– Скорее, январь! Ведь в апреле я буду любим,
Пройди, пропусти меня ближе к апрелю!
Но шепчет метель: «Вот развеются иней и дым,
Как все, что земные созданья понять не успели, —
Настанет апрель. Но в апреле ты станешь другим.
И юный порыв твой растает в апреле».
– Ну что ж, если мне не дожить до весеннего дня,
И если, метель, ты права в самом деле,
И если и впрямь кто-то любит меня, —
Пускай в мой январь он придет из апреля!..
Но длится январь с колыбельным напевом своим,
Со свистом своей корабельной метели,
А я только снегом да ветром любим —
Они мне об этом сказать захотели...

Я в слова постараюсь облечь
Все, что понял в дозорной глуши:
Если сердце не в силах сберечь —
То хоть птицам его раскроши.
Где же птицы? —
Лишь темень да мох,
И не вспомнит земля ни о ком.
Если вспыхнуть кометой не смог —
На дорожке зажгись светляком.
Но дорожку напрасно искать,
Затопил ее мерзлый апрель.
Если некого больше ласкать,
На груди этот сумрак согрей.
И зари нерешительный мел
Тихо чертит на черной доске
Те слова, что уже не сумел
Ты послать никому и ни с кем.