Борис Верховцев - Норматив

Отсылает. Отвечают: «Ну что ж…
Тут стилистика — классический Фет.
И к тому же — не поймёт молодёжь.
И к тому же — проблематики нет».

«Проблематики хотите? Ну-ну!» —
Распаляется несчастный пиит,
Две поэмы выдаёт про войну,
И одну — про резистентный рахит.

Отвечают: «Оплошали и тут…
Слог, конечно, интересный, живой,
Но напомнил чем-то пушкинский труд
Про полтавский замечательный бой».

А поэт, похоже — крепкий орех,
Ты на психику его не дави!
Сочиняет, предвкушая успех,
О святой и бесконечной любви.

Но и с этим от ворот-поворот:
«Узко смотрите, товарищ, на мир!
Вам любовью не растрогать народ —
Здесь прошёл уже великий Шекспир!»

Проклинает, седовласый как лунь,
Рифмоплёт свои унылые дни:
Всё пропахано, куда ты ни плюнь,
Всё изъезжено, куда ты ни ткни…

Всё охвачено настолько давно,
Что хоть вешайся на первом столбе,
И поэту остаётся одно:
Сочинять об уникальном себе.

Я спорту никогда не бил поклонов —
Работал как-то больше головой…
Футбол, конечно — культ для миллионов,
Но безразличен мне как таковой.

Шестнадцать пережив чемпионатов,
(Из них примерно восемь — мировых)
Я так и не примкнул к толпе фанатов,
Хоть и играл в командах дворовых.

Не слишком разбиравшийся в вопросе
В те детские, безоблачные дни
Не знал я, почему штрафуют Росси,
И отчего в запасе — Платини.

Меня всегда вводил в недоуменье
Болельщиков стотысячный табун
Орущий в заспиртованном волненьи
Сплошные непристойности с трибун.

Я видел как у стен универсама
Невинного лупили мужика:
Одни — за поражение «Динамо»,
Другие — в честь победы ЦСКА…

А время шло, менялись гимны, лица,
От криков «Гол!» потрескались дома,
Всеобщий бог — турнирая таблица
В итоге пол-Земли свела с ума.

Я верен своему нейтралитету,
Весь этот вздор в расчёт и не беру:
У них читать стихи желанья нету,
А у меня — смотреть на их игру.

Пускай периферия веселится —
Мы отдыхаем тихо от трудов,
Спокойно спит российская столица —
Один из лучших в мире городов.

На рынке поглощений и слияний,
Измучены межклассовой борьбой,
Столичные уснули россияне
В обнимку с нефтегазовой трубой.

Всё хорошо в колхозе нашем братском,
И в общем, не такая уж беда,
Что полночь в Петропавловске-Камчатском
Не совпадёт с московской никогда.

Однажды философ Сенека
Убил топором человека:
Не то бедуина,
Не то армянина,
А может и древнего грека.

Стоял, наблюдая, Сенека,
Как силы теряет калека:
Тот ползал по скалам
С предсмертным оскалом
И спрашивал: «Где здесь аптека?»

И тут же ответил философ
На несколько важных вопросов:
Что плоть некрепка,
Что жизнь коротка,
И всяких полна перекосов.

Я обескуражен,
Я опустошён…
Вдумайтесь — куда это годится?
Птица мне насрала
Прямо в капюшон,
Злая, невоспитанная птица.
Я не враг пернатых,
Но в конце-концов,
Я же ведь не памятник какой-то,
Чтоб меня говнищем
Всяческих птенцов
Поливали словно из брандспойта.
Может кто-то скажет:
«Тоже мне беда,
Куртке-то цена — от силы трёха…»
Дело ведь не в куртке,
Дамы-господа,
Чёрт с ней, с курткой. Тут не это плохо…
Плохо, что не в силах
Думать о другом,
Что лишаюсь творческой свободы,
Если в капюшоне
Жидким пирогом
Плещутся звериные отходы.

Недавно дело было,
Как иней первый лёг…
Старушка уронила
В трамвае кошелёк

В салоне холод, тесно,
Толкается народ,
Старушка — то под кресло,
То нà пол, то в проход…

И смахивала слёзы
Старушкина рука
В предчувствии угрозы
Потери кошелька

А рядом хохотала
Хмельная молодёжь:
«Ну бабка, ты попала!
Теперь уж хрен найдёшь!»

И крикнул я: «Стыдоба!
Заткните ваши рты!
Вы женщину до гроба
Доводите, скоты!

А может, у старухи
Хронический колит!
И пролежни на брюхе!
И внучка — инвалид!?

А может, государство
Крадёт её уют?
А может, ей лекарства
Эффекта не дают?»