Александр Величанский - Под музыку Вивальди

Мы сами проездом в столице. Нас жду поезда.
Но только не знаем, откуда мы или куда.

Всё в городе близко,
всё в городе рядом —
части света и небес
тусклые светила:
рассвет за соседним
заоконным домом,
закат за гостиницей,
но для иностранцев,
иль луны воздушный шар —
меж домов в просвете,
иль Венера – за углом
высоченной башни.
Всё в городе близко,
всё в городе рядом:
вечность разлученья здесь
на метро покрыл бы
ты минут за тридцать,
просмотрев газету…
Меж смертью и жизнью здесь
тоже ходит транспорт.

Смерть зазор —
на, как зачатье.
Долу взор
свой опустив
иль гор́е воздев,
молчать и
прятаться в напев…
в мотив.

Кто ж – не поэт? —
фантазий наших шалость —
в них смысла нет,
есть счастия печаль…
К истокам отчества,
где без тоски дышалось,
кому ж не хочется,
но хочется ли впрямь?

Я один как один, —
думалось кретину —
не попал в равелин,
попаду в куртину.
Жизнь – есть рок иль фантом, —
думалось невежде —
после нас – хоть «потом»,
а до нас – хоть «прежде».

Все то, что было, как сейчас,
не испарится вдруг —
спроси у уст, спроси у глаз,
спроси у ласки рук:
как моря вечная гряда,
как слитность псковских рек —
пусть то, что было, навсегда
останется навек.

Пора перебеситься
нам с вами, господа,
наследники бесстыдства —
наследники стыда,
пора идти под окна
того, что днесь – наш дом,
и завещать потомкам
бесстыдство со стыдом.

Вот рецепт бескрайней воли:
прибывший издалека,
сыщик ищет ветра в поле,
ветер ищет сыщика,
и от холода так душно
за бескрайнюю страну,
и тревога так воздушна,
как в минувшую войну.

За деревней – выселки,
за выселками – лес —
сперва сосновый, лиственный
затем в овраге, где
в глубине черемуха
ничком лежала без
оперенья белого
в цветов чужих орде,
а после за стволом ее —
еловый «черный» лес
стоял над хвоей выцветшей
в еловой темноте.

День поздней осени без края.
Кирпич листвы. Печной дымок.
Ночь, словно бабочка ночная,
слетается на огонек
и засветло к тому ж. Не вечен,
как черный день, как белый свет —
пусть обернется ночью вечер
средь зимней поросли планет.

Кто сей «большак»,
пусть только наизнанку,
просфорку дара,
как пайку проглотив,
реквием «для
королей и кардиналов»
в фельетонном тоне,
на блатной мотив
сочинивши – храм
на крови взведя без веры
за грехи свои
всем отплативший – Он! —
он из отец
сермяжных наших «наци»,
он – наш свет в окошке
зарешеченном.

Дай вам Бог
друзей, подруг,
вздохов и утех,
дай вам Бог
над роком взять
хоть какой-то верх,
дай вам Бог осилить их —
много разных мук
и бесстыдства своего
не стыдиться век.

Тамерлан или Аттила
встал над сварой мировой? —
нет, ничтожен, как бацилла
страшной язвы моровой —
он, хотя и непригляден,
как невидимый микроб,
но своих родимых пятен
ради – всех загонит в гроб.

Жрецы иль просто
рецидивисты? —
давясь, как будто
на службе тесной, —
кому, кому
они бьют поклоны,
крестясь своей
перекрестной рифмой.

А память, а память,
как море, неизгладима.
Бездонно, как память,
чуть теплое море само,
что сверху зимою
похоже на слепок дыма —
замершее море —
застывшего плеска клеймо.

Ночь вам буде вместо виденья,
а и глушь заместо слышанья,
а и ложь-то кривобокая —
уж завзята правда-истина.

Пегасу что ж всего нужней —
непониманья шоры:
незряче всхрапывает он
и мчится хоть куда.
У одного блестят глаза,
а у другого – шпоры…
Давайте же не понимать
друг друга никогда.