Александр Величанский - Под музыку Вивальди

Жизнь состоит из рока.
Это так.
Река ль, поток, дорога —
это он:
нас из созвездий
сочетавший мрак
в нас, где невесть,
но где-то заключен.

Из разбойников трех,
трех заблудших овец
одного лишь обрек
на кончину творец,
взят второй в райский сад,
раз уверовать смог,
за Варраву ж распят
сам, о Господи, Бог.

Дар речи – дар слышанья, слуха.
И хоть благозвучней ручья
звучала разумно и сухо
стихов запредельность твоя.
Узор твой так тщательно вышит,
красы же невиданной сей
имеющий душу не слышит
посредством улиток-ушей.

Снег пожизненно сер.
Дни глядят «из-под льдин».
Жизнь у нас в СССР —
пересчет годовщин —

пятилеток ли гиль,
иль столетья зазор —
и с каких это пор
стала небылью быль?

Пусть не мир – лишь мирок,
но сгорает слепя.
Всяк из нас – только срок:
годовщина себя.

Но через сорок дён
от мира отойдет,
не оглянувшись, он —
всё зная наперед,
в край миновавших тайн,
числа которым несть,
о том, что вечно там
и не случайно здесь.

Фамильный ли фарфор
усадебного пруда.
Фамильно серебро
заиндевевших лип.
И даже просто снег —
его алмазов груда —
всё крадено, всё
вам не принадлежит.

Внеслужебные деревья.
Внеслужебная вода.
Первых листьев оперенье
внеслужебно, как всегда.
Внеслужебны облак гребни.
Два по слякоти следа.
Только люди внеслужебны
не бывают никогда.

Что гробница для пророка —
у него повыше кров —
это памятник и только
злодеяниям отцов.

Воспоминания, помноженные на
неповторимость бывшего – в итоге
дают забвение. Забвения ж блесна —
как зеркало, в котором столь убоги
действительность и то, что так ясна
она в конце пути, и край дороги.

Если – где? – да где угодно:
иль в метро, иль на проспекте,
даже в доме – за окном ли,
иль за дверью – голытьбе
коридоров – где б ты ни был
поименный? анонимный? —
но – нет-нет – а чей-то оклик
вдруг послышится тебе —
это что-нибудь да значит
пред– иль просто знаменует
ну, а что – известно только
безалаберной судьбе.

Был человек невидим смерти,
прозрачен был – невидим смерти,
проточен был – невидим смерти,
и оттого так долго жил.
Но был он до того невидим,
что сам он никого не видел
и, с ней столкнувшись, вдруг увидел
всю смерть – как в небе тьму светил.

Все началось само собой,
чей трубный глас позвал на бой?
Все кончилось само собой,
и некому трубить отбой,
папаша…

Пир горой. Глубока посуда.
Боже, из одного сосуда
наполняешь Ты до свершенья —
чашу ужаса, чашу блуда,
чашу гнева ль, опустошенья.

«Истлели зерна
под глыбами своими»,
курится сор на
разрушенных полях,
даже скоты
ко Богу возопили,
и только ты
безмолвен, словно прах.

Чуть вдохнет дитя
вечной жизни —
выдыхает плач
человечий.
Вместе с плачем
старец убогий
выдыхает бренности
вдосталь.

Исчерпанный убог
Иаковлев колодец…
Ветхозаветный Бог —
судья и полководец
раздался до краев
земли, и вы найдете
везде издревний кров
ветхозаветной плоти.

Так что ж нас ждет, скажи же ради Бога —
казенный дом иль дальняя дорога?
могила, что укромнее подлога?
Души ли взвесь – бишь смесь добра и зла?
– Гнедой огонь Пришествия Второго,
и белый дым Пришествия Второго,
и черный угль Пришествия Второго,
и бледного безвременья зола.

Всякий путь ведет нас
туда иль обратно,
а куда ведет нас
наш беспутный стих:
чающий-то чает
для чающих, брат, но
ищущий-то ищет
НЕ для ищущих.