Александр Величанский - Под музыку Вивальди

Под горчичными ветвями
им слетаться не дано —
птицам, что давно склевали
то горчичное зерно,
то, которое – всех мене,
а коль всеяно, дает
больше всех тенистой сени,
укрывающий полет.

Как прах, что приобщили
ко праху и крестом
навеки отличили,
где «до» и где «потом»,
так одинок на тризне,
как совесть или сон,
вдруг знание от жизни
не отличает он.

Ушел, как оглашенный,
раскаяньем палим,
из храма столь блаженно
воздвигнутого им —
из каменного рока,
из извести веков
в нарышкинском барокко
кудрявых облаков.

Пересчитывая стопы,
словно мелочь – крохобор,
вы полны высокой злобы,
но бескрылы, как укор —
кто вы? – камень ли в полете,
опустевшая ль праща? —
но лица не обретете,
маску тщательно ища.

Вдруг настанет день, когда
не настанет света,
прошлогоднею листвой
сухо прошурша,
за пустынною весной
не настанет лето,
за чуть теплым летом вслед —
осень хороша.

Близость это свойство дали.
Близорука жизни злость:
в тесноты глухом подвале
сблизиться не удалось
никому ни с кем – все дальше
стискивает нас толпа
от оксюморонов фальши
беспросветна и тупа.

Прав пророк и потому —
страшной правотою —
раз грядущее ему
то же, что былое.
Заживут ли язвы все
под его устами,
но с рассветом ясности
времени не станет.

Лета миг – как будто н́е пил:
вековечно наг и нищ
белый, словно белый пепел,
черных посреди кострищ.
Лета миг – как будто н́е жил:
ночи мрак – как пепел сед,
свет твой безнадежно нежен,
словно тьмы грядущий след.

Короче этот выдох
табачный и, увы,
родившись от убитых,
всю жизнь они мертвы —
до рокового жженья
в груди, до седины —
зато столпы крушенья
в них не сокрушены.

Всяк кельт измлада знал о том,
что обретет покой
не на заморских островах,
не в небе над собой
и не в Аиде, не в аду —
под бренною землей —
в окрест лежащая стране —
в «стране, что под волной»,

что даже, лежа на земле,
ты должен утонуть,
но из «страны, что под волной»,
к нам не заказан путь —
хотя слепым, хотя глухим,
в забвении по грудь —
ты можешь к нам придти живым,
как ледяная ртуть.

Узы дружбы – узы все ж:
цепи, кандалы:
никуда ты не уйдешь
от себя, от них,
и скрываются друзья
в той же, брат, дали,
чей зазор меж нас всегда
был не узок ли?

Как из синя моря,
как из дальней дали
ко берегу волны
ползут, подползают,
сединой увенчаны,
вретищем прикрыты —
кланяются низко,
а глядят высоко.

Всяк, кто жил без крова,
знает и без слов:
ночью небо – прорва,
а днем небо – кров:
ипостась ли ада
или рай хорош —
ночью небо – правда,
а днем небо – ложь.

Хотя они безгрешны
и духом высоки,
как в небесах скворешни —
до гробовой доски
им надобна соблазна
испытанная власть:
быть ангелом опасно,
поскольку можно пасть.

Я еще не знаю, брат,
сколь тенист Аид,
сколь смолой своею ад
до краев налит,
но давно звучит во мне,
словно лейтмотив,
ностальгия по земле,
на которой жив.

Ветер воющий по-волчьи.
Среди бела дня – огни.
Электрические ночи.
Электрические дни,
когда свет не поглощает
окружающая тьма,
но как легкое отчайнье
в нем замешана сама.

Весь ́иуда́изм твой, предвечный Господь,
есть лишь Откровения крайняя плоть.

Весь социализм наш, трехзначный Господь,
был лишь Откровения крайняя плоть.

Неверия плод надкусивши, Господь,
Твой нынешний люд – только крайняя плоть.