Александр Величанский - Под музыку Вивальди

Лишь в Алмати в предрассветной
тьме я понял: по-грузински
петухи кричат в Алмати
так же, как в краю любом —
их Господь затем и создал,
чтоб по всей земле кричали
на наречии грузинском
о Пришествии втором.

Алматинские крестьяне
твердо верят в землю предков,
прочно верят просто в почву,
благодать для них вода,
верят в небо, верят в горы
и в платан священный верят,
свят для них св. Георгий
и Тамар для них свята.

О рождении Гомера
семь исчезнувших навеки
городов доныне спорят.
Но в укор чужой вражде
всяк грузин святой царице
и воительнице всюду
поклоняться может: тайно
прах Тамар зарыт везде.

Бог живет в горах – известно —
и в большом нагорном небе.
Из-за туч нагорных зорко
он взирает: вот долина,
вот известные до мысли
душ держатели – людишки…
Но, как благодать, огромна
гнева Божьего лавина.

Очертанья гор старинных,
лиц старинных очертанья,
словно надпись на забытом
языке… Открыть секрет
очевидный не удастся
даже пылкому Рамазу…
Мало ль на земле загадок,
а отгадок вовсе нет.

Поелику прочно связан
всяк грузин через обычай
с историческою далью —
памяти не утомив,
может жить он средь преданий
древних, как в бетонном доме,
и истории печальной
предпочесть цветастый миф.

С небесами селянина
цепь очажная связует:
на цепи – котел семейный,
пар съедобный – над котлом…
Цепь была той вертикалью,
что Иакову приснилась,
но зачах очаг, и все же
ХРАМ грузина – отчий дом.

С пышных гор, что к ночи солнце
спрятав, утром возвращают,
злые дэвы не спускались
в наши мирные места,
рыжей Дали не видали
в виноградниках окрестных,
но от древнего платана
тень священная густа.

Ах, не вздумайте, батоно,
покупать домишко этот!
Он хоть дешев – с дешевизны
этой вряд ли будет прок.
Говорит вещунья наша,
а уж ей-то можно верить:
над землей, где дом построен,
злобный тяготеет рок.

«Э! Никто в домишке этом
не живет и жить не будет —
коль очаг твой на заклятом
месте – горек его дым».
Но стоит домишко – садом
одичавшим зарастает:
надо ж где-то приютиться
наконец и духам злым.

Если же на галерее
под лозою виноградной,
где янтарной кукурузы
свалена початков гроздь,
средь чурчхел, рядком висящих,
есть сосульки покороче,
значит в доме есть ребенок —
есть из будущего гость.

Мы – заезжие профаны —
на вино мы, как на небо,
лишь мечтательно взираем —
ничего не видно нам,
но провидит кахетинец
много тайных тайн, когда он
на вино глядит, как зодчий —
на воздвигнутый им храм.

Если кто-то умер в доме,
целый год в стенах печальных
петь нельзя застольных песен,
напевать ли за работой:
пусть покинувший жилище
слышит лишь, как дом родимый
ежедневно, еженощно
скорбь немая оглашает.

Два бездомных пса при доме:
Биби – словно пыль, приземист,
клочковат, а в Муре гаснут
долговязые кровя.
Биби млад и весел, Мура
стар и грустен. Был и третий
пес, да люди пристрелили,
видно, в краже уловя.

Дева в трауре прозрачном
вычурном и даже модном,
как окутанное в вечер
утро – вовсе б не смотреть
на подчеркнутую смертность
плоти сумрачно прелестной…
Да, тиран хвалил недаром
вирши «Девушка и смерть».

– Ненадежен ваш обычай:
если пьешь за человека,
что навек покинул землю,
слившись телом с ней – звучней
должен быть трезвон бокалов,
и тогда душа услышит
поминальный звон и речи
всех, тоскующих по ней.