Александр Величанский - Под музыку Вивальди

Чтоб уразуметь Алмати
должен видеть ты опору
всей долины Алазанской —
Алаверди храм среди
неба. Но его твердыня
без Алмати непонятна,
как дитя без материнства,
как кипенье без воды.

Далеко ли от Алмати
мир чужой и захребетный? —
Слушай, мир на то и мир он —
сам себя отыщет он.
Мир чужой от нас «имери» [14],
и в определенном смысле
всяк чужак – имеретинец,
кем бы не был наречен.

Чуть исчезла солнца кромка
яркая за кромкой горной,
в небесах раскрылись звезды,
как огромные глаза,
вспыхнула над Цинандали
и чуть дальше – над Телави
гроздь огней, что породила
алазанская лоза.

С трех сторон вокруг Алмати
бурых гор застыла буря,
и из-за одной восходит
солнце – ярким, полноцветным —
а садится за другую
так же вдруг, молниеносно —
долгих сумерек томленье
здешних душ не растлевает.

По-над впадиною речки,
над ночным шумком Инцобы
дом стоит последний или
самый первый дом в селенье —
в отдаленье от овечьей
тесноты строений прочих,
и Инцоба об Алмати
по его оконцу судит.

А названия окрестных
населенных пунктов, словно
прейскурант напитков славных —
кто же в оном не знаток? —
но не вина, а селенья —
Цинандали и Кварели
иль сельцо Напареули,
или Греми-городок.

Храм в селе напротив – «Хмала»
(«Меч») – так назван почему-то
небольшой и обветшалый
храм – на нем растут деревья
и кусты – служил недавно
он сторожкой… Что ж поделать:
хоть во всем мы столь не схожи,
все же мы – единоверцы.

Где ж разрушенные храмы? —
на том свете, на том свете
они в Царствии небесном
пребывают неземны.
Где же тот, кто их разрушил? —
там же, где пребудет вечно
всяк свидетель разрушенья
дома, улицы, страны.

Осень поздняя блаженна.
Урожай тяжелый собран.
И вино в огромных квеври [15],
по словам грузин, «кипит»,
словно лава в недрах з́емных —
та, что вырвавшись наружу,
как усталость замирает
в гор мозолистый гранит.

На дворе ноябрь, но лето
еще теплится в Алмати.
Яблоки – в ветвях зеленых
и фонарики хурмы,
но чем выше, тем рыжее
горный лес, а выше иней,
выше – снег: чреда сезонов
вертикальна – до зимы.

Кабаны, медведи, лисы,
зайцы, серны – все со снегом
в горных зарослях столкнутся
вскоре и усвоят ясно
смысл его, как смерть, холодный,
но – дурная иль благая —
снега весть достигнет редко
обитателей долины.

Вепри? – нет: за перевалом
они кроются: лезгины
по старинке мусульманской
не едят свинину их…
Рай свиной! Эдем кабаний!
Нет земли обетованной
лишь бедняге человеку,
убивавшему святых.

Ночь, конечно, очевидней
дня цветного. Кто же мрака
не заметит? Только ночью
нам вселенная видна.
В ночь отчетливее речи
той воды высокогорной
в час, когда душою чистой
с кем-то говорит она.

За горой восточной где-то
встало утреннее солнце,
но еще лежит в Алмати
тьма ночная. И роса
полновесна. Гонит стадо
в темноте пастух. Но в небе
на глазах созвездья гаснут:
выцветают, как глаза.

От зимы зимою, братцы,
никуда нам не укрыться.
На вершинах гор окружных
снег лежит. Но он растает.
Лишь с шестым по счету снегом
настает зима в Алмати
теплая для нас – пришельцев
из страны шестого снега.