Александр Величанский - Под музыку Вивальди

Не видны – слышны скорее
гор аккорды – на октаву
или выше или ниже
горизонт неугомонный.
Этой музыкой от зренья
скрыта сини монотонность —
беспросветная пустыня
неприкаянного неба.

Высоко на горных кручах,
как шаман, кричит и скачет
о, почти отвесных речек
полудикая вода,
что влачится по долине
нищенкой в отребьях пены
с известью кавказской в сгибах
утомленного хребта.

Но и здесь печальна осень.
В огородах чахнет чала [16].
Ночь приходит в гости рано
и гостит подолгу, но
еще с яблони могучей
не стряхнул мальчишка яблок,
и, как клад, уже зарыто
в землю новое вино.

Почвы серой и зернистой
россыпи и впрямь златые.
Но дороже злата летом
серебристая вода:
меруэ [17]ее мгновенно
превратит в вино, как в Кане
Галилейской иль в сациви
превращает без труда.

Утро. Горы неподвижны.
Нежен свет. Какой-то малый
на околице деревни
зло швыряется камнями
в некую собаку – каждый
раз собака отбегает
от камней, но неизбежно
возвращается… В чем дело?

Как в любой другой деревне
укреплен среди Алмати
на столбах, для пытки годных,
лик великого тирана,
и глядит аляповато
на крестьян земляк великий,
что за общий счет написан
неким местным богомазом.

Взобрался соседский мальчик
в крону яблони старинной,
словно в рай – в большую крону
погрузился глубоко,
словно в воду. Камнепадом
яблок град по травам скачет,
и от яблони родимой
катится недалеко.

Мрак предутренний – старухой
обернется иль собакой.
И крестьянин погоняет
утро, словно жеребца.
Вмиг дороги, словно реки,
зазвучали. Даже тени
на роскошном горном ложе
не залеживаются.

Вырубить в горах окрестных
несколько каштанов, срезать
ветви с желтизною листьев
и до голой древесины
обтесать стволы литые —
пусть с горы, ветрам открытой,
волоком лошадка стащит
балки будущего крова.

Или быть веселым старцем —
плясуном и балагуром,
но рассказывать в застолье
осенью про виноградник:
«До меня ль ему? – от родов
он, как баба, отдыхает.
Я ж тоскую: что ни день я,
а пойду его проведать».

Иль зайти к соседу утром
попросить помочь в работе,
от участия в застолье
отказавшись церемонно,
церемонно согласиться
нового вина отведать
и до поздней ночи славить
дружество и труд совместный.

Или сшить такую бурку,
чтобы бурку не пробила
дробь, ни малого калибра
пуля, чтоб постлавши бурку
и укрывшись буркой той же,
путник спал или охотник
до утра средь снежной бури,
как под кровом, безмятежно.

Иль старухами вкруг жарких
углей на горе собраться
зябким вечером – судачить
о делах, соседях, ценах,
свадьбах, похоронах, родах,
ну, а главное, – справляться,
кто кого иль одурачил,
иль не смог – дурак несчастный.

Или стариком бессильным,
когда все ушли по делу,
оставаться в доме гулком
приглядеть за малым внуком
и сидеть неколебимо,
неподвижно, вспоминая —
что? – а то, что нам, возможно,
и вовеки не припомнить.

Если ж молод ты, как утро,
в тесных «рэнглеровских» джинсах
ты на корточках с дружками
посиди на перекрестке
улочек, смеясь, толкуя
о «фиатах» и справляясь,
кто кого иль одурачил,
иль не смог – дурак несчастный.

Иль пируй с заезжим гостем,
дом открой родне иль другу,
чин веселья соблюдая,
как завещано от предков —
что за снедь, вино, а тосты! —
так сплелись в них ложь и правда,
как влюбленные сплелись бы,
если б их никто не видел.