Светлана Сырнева: Избранные стихи

И доживший до наших времен,
на своем и чужом пепелище
все скитается, роется он,
всюду истину ищет.

И за ней же – не ждут никого,
слишком долгая вышла отсрочка —
Петр Гринев и невеста его,
капитанская дочка.

Только лес за верстою верста,
над обрывом цепочка огней.
Край дремучий! Твоя красота
глубже общих понятий о ней.

Так живешь, словно дал ты зарок
от больших городов вдалеке,
что к тебе не протянут дорог,
без шеста не пройдут по реке.

И когда за богатством твоим
из далеких нацелятся стран,
заградись буреломом глухим,
напусти над низиной туман!

Ухни филином; леших буди —
пень-колоду под ноги кидать,
в ненасытную топь заведи,
обвали перепревшую гать!

То-то любо мне будет взглянуть,
как непрочный проломится лед,
как болотная меря и чудь
стаю стрел на пришельца пошлет.

Знамо, лучше вернуться ему
на избитые тропы земли —
а не ждать в налетевшем дыму, ч
тоб от Совья ключи принесли.

Да спасется моя сторона
за разливом оврагов и рек!
Ведь родная природа дана
в оборону тебе, человек.

Ибо та подкатила черта,
где законов уже не пиши,
и заступится лишь простота
за величие русской души.

День весенний, и солнце в зенит,
и оттаяла снова земля.
И топор над селеньем звенит,
и возводятся стены кремля.

1998

Ты, улица в белом, чиста и строга,
молчащая улица, в холод одетая,
еще не принявшая след сапога,
еще не поднявшая тяжесть рассвета —

будь ты человеку, не спавшему ночь,
повязкой на рану. Стяни ее туже!
Отсрочь наступление утра, отсрочь тому,
кто до срока сегодня разбужен.

Продли предрассветный нечаянный миг
ему, не готовому к буднему шуму,
чтоб день торопливый врасплох не застиг
его затаенную нежную думу.

1981

Уже появляется в летнем узоре
цветок неудобиц, канав придорожных —
цветок узловатый и горький – цикорий,
цветущий, как небо в решетках острожных.

Ни с ветром не споря, ни с ливнем не споря,
таится под мягким листом земляника.
Но поверх полян голубеет цикорий,
когда пред грозою природа поникла.

Холодные версты, дождливые зори.
Сорвешься с обрыва на глинистом склоне —
и тонкую руку протянет цикорий,
звездой голубою уткнувшись в ладони.

Быть может, достоин он участи лучшей,
но русской земли это навек услада —
на стебле из проволоки колючей расцвесть
лепестками небесного склада.

А вам бы в букет это синее море,
что душу задаром ласкает и нежит!
Но вцепится в землю упрямый цикорий
и жилистой плетью ладони обрежет.

1982

В заводи сна ты невольно услышишь
голос тревоги, тебе непонятной.
Спи, это ветер ударил по крыше,
ветер над нами гуляет накатный.

Дрогнули стекла: удар за ударом.
Взвыло в трубе, прогибаются стены.
Спи, это ветер безумный и ярый
хочет добраться до нас непременно.

Ветер владеет испуганным миром —
ветер, терзающий на небе тучи.
Порваны тучи – слепой и колючий
снег над полночным проносится миром.

Спи, это там, а не здесь, очумело
мечется яблоня, ветви ломая,
лес тетивою напряг свое тело,
ветер насевший приподнимая.

Пусть перед ветром земля распласталась —
спи, моя дочка, бесстрашно:
на свете нам колыбель неплохая досталась,
дом наш качает неистовый ветер.

Есть неделимый, нерасщепимый
атом в подветренной этой вселенной,
атом единственный, атом единый —
сон твой, родная, неприкосновенный.

1983

В ночной тишине грузовик прогрохочет
по улице мокрой, холодной и темной.
Куда он, зачем он – по грязи, по ночи
безлюдной – бессонный, безродный, бездомный?

Но светом своим он ударит по стеклам,
и в спальнях означатся окон квадраты,
пройдясь по коврам, по обоям поблеклым,
по душным от тел одеялам из ваты.