1 ...8 9 10 12 13 14 ...26
Тяжкой усталости, долгих невзгод
сколько скопилось? За сколько веков?
Вены откроешь – и в землю уйдет
черная кровь, безнадежная кровь.
Легче ль тебе, что ты в землю зарыт?
Все ли с собою унес ты на дно?
Холод. И небо над нами стоит
так же, как вечно стояло оно.
Я прошу тебя, побудь со мной.
Эта ночь полна апрельской влаги,
и ни зги не видно за стеной,
где шумят и рушатся овраги.
Я налью холодного вина.
Я не виновата, что от роду
и моя душа темным-темна,
как долина в полночь ледохода.
Я уже не сделаюсь пьяней
и не о душе своей заплачу —
о тебе, которому по ней
пробираться надо наудачу.
Я давно уже узнала: да,
ты упрям, не любишь отступаться.
Для тебя и это не беда —
в ледяной купели искупаться.
Если так, то выпей и побудь,
посидим и помолчим немного.
У меня один остался путь —
неостановимая дорога.
И на то мне вещий голос дан,
чтоб тебе молчать со мной отныне,
как молчит несомый в океан
черный волк, оставшийся на льдине.
Даже там, в темноте, через толщу земли
мы весну различать научились.
Наши деды детьми в катакомбы ушли,
внуки их в катакомбах родились.
И вовеки наш род не винил никого
и, надменный, не плакался, мучась.
Нас всегда было мало. Не только родство
нас связало, но общая участь.
И деля ежедневное бремя труда,
мы друг друга без слов понимали.
Сколько стоят огонь или хлеб и вода
в подземелье! Когда бы вы знали!
Ничего мы не создали. Не умереть —
это все, что смогли мы. Наука
нам давалась: беречь, и дыханием греть,
и спасать, и держаться друг друга.
О сестра! Нам доступны веселье и смех.
День настанет – и праздник удастся.
Но не пустим чужих. Мы закрыты для всех,
неделимая черная каста.
Мы сильны. Наши очи привыкли во мгле.
Но из недр выходя безоглядно,
мы совсем не умеем ступать по земле
и в смятенье уходим обратно.
В темноте недвижимых ветвей,
в пустоте подлунной тишины
начинает песню соловей,
сам себе не знающий цены.
Тесный сад над ним переплетен,
душным воздухом оцеплен сад.
Пой, родимый, пой! Ты полонен.
Ты, как сердце бедное, зажат.
Пой. Ты к месту своему прирос,
маленькое око не узрит,
как бездонный мир на сотню верст
переполненный тобой стоит.
Он в слезах расплавлен и слиян
с жалким склепом своего певца,
и в один великий океан,
восхищенный, весь перелился.
О, так лучше! Вечно, вечно пой,
наглухо упрятанный во тьме
вечный узник, вечный крепостной
с вечной темой о своей тюрьме.
И когда, уходя, ты взглянул назад
и простился с тем, что навек любил —
в белом инее был неподвижный сад,
и не дрогнул сад, словно нежив был.
Он глядел вослед поверх бледных сел,
ледяной цветок, голубой кристалл.
И на всем пути тем же цветом цвел
всякий куст – и сердце тебе пронзал.
В белом поле врыт твой нетленный сад,
ни весны, ни лета не будет в нем.
Может, он, настрадавшись, на небо взят —
но и здесь студеным стоит столпом.
И в морозный день с голубых небес
тихо иней падет на тебя,
бедняк, как прощальный дар, запоздалый жест,
хрупкий знак родства и прощенья знак.
К заветному дому, к железной скобе у ворот —
рукою подать: по траве переправиться вброд.
Есть вечная радость – упрямство стеблей укрощать,
последней, ничтожной преграды напор ощущать.
Цепляйтесь за полы и путайте ноги скорей
в бессильной попытке меня удержать у дверей!
Вот так я смеялась. И гул изошел из земли,
и я оступилась, и травы меня оплели.
Неслышно качаясь, дышала в лицо белена,
и явь принимала обличье тяжелого сна:
как будто я – дерево в паре шагов до ворот,
я ветви тяну – но никто меня в доме не ждет;
и сруб почернел, и крыльцо зарастает травой,
и только столетья плывут над моей головой.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу