Борис Панкин - Новый Раскольников

где ты, падла, спрятал свой
пояс динамитный?
что мотаешь головой,
поц энцефалитный?

суждено тебе, дружок,
ночевать в участке.
едем, (живо в воронок!)
снимем отпечатки.

вдруг ты вор, злодей и тать —
спёр, убил, растратил».

а вот нехрен было ссать
где попало, дятел.

ты ещё не пришла, а я вот давно уже
припёрся, разделся и рассекаю тут неглиже,
ожидая тебя, выгляжу как дурак.
ты скажешь, что сроду так, но это не так.

я умён и наг, и, можно сказать, красив.
выражаюсь гладко, внятно, без инвектив.
перед тем как сказать, думаю что сказать. —
твою маму вполне бы устроил подобный зять.

мы бы жили с тобою в городе, где река,
закованная в гранитные берега,
неспешно несёт свои воды в финский залив,
иногда я почти уверен, что «we will live»

с тобой под одною крышей, являя собой семью,
долго и счастливо… об этом-то и пою
вот уже девять лет почти в пустоте, вотще.
жаль, что ты не пришла, и вряд ли придёшь вообще.

В глазах у встречного мента —
Томленье и тоска.
В метро — тщета и суета.
И грань весьма тонка,

Что отделяет бытиё
От тени бытия.
Тут одиночество — твоё.
И суета — твоя.

В туннель уходят поезда,
Скрываясь в темноте.
И всякий, кто попал сюда,
Напоминает тень.

Въезжая в непроглядный мрак,
За окнами — свинец,
Вдруг понимаешь — всё не так,
Ты сам — почти мертвец.

В себя приходишь, только лишь
Выныривая на
Поверхность. — Небо, контур крыш
И, вроде как, весна.

И кажется, что мир — другой.
И ты — живой на вид.
И колокольчик под дугой.
И сердце — не болит.

…а по утрам они просыпались сами,
переговаривались простуженными голосами,
любили друг друга, потом курили в постели,
разглядывали заоконные акварели.

той зимою смеркалось рано, уже в четыре
становилось всё расплывчатым в этом мире.
люди, дома, деревья, площадь у рынка
подёрнуты были сиреневой, сизой дымкой.

той зимою не было солнца, но было небо,
заполнявшее этот город так, что где бы
ни находились бы мы с тобою, всегда казалось,
что нас отделяет от неба всего лишь малость.

благословясь и перекрестясь,
встану я, раб божий, с опухшей рожей.
выйду на топкий берег угрюм-реки
заговор творить от тоски.

поверну лицо своё на восток,
заговорю так:
как вода уходит в песок,
как ветер уносит тучи,
как падает с горной кручи
стремительная лавина,
так и ты уходи, кручина.

смою речной водой
хмарь с лица, тоску с души.

благословясь и перекрестясь,
пойду вдоль угрюм-реки
месить сапогами грязь,
заговор творить от тоски.

как огонь поглощает дрова в печи,
как пожар пожирает дом,
превращает ольшаник в дым,
так и ты выгорай, кручина.

смою речной водой
хмарь с лица, золу с души.

благословясь и перекрестясь,
выйду я, раб божий, тобой корёженный,
звериной тропкой на берег топкой.
встану на коряге, гляну в бумаги.
там у меня заговор от тоски, писаный от руки.

смою речной водой
хмарь с лица, тебя с души.

я иду тебе навстречу. я — умён, богат, беспечен,
у меня в порядке печень и другая требуха.
ты — потрясная блондинка — шея, грудь, походка, спинка.
ты меж рёбер, словно финка, входишь в сердце и — ага.

и уже плетусь я следом. мне покой и сон не ведом.
лексикон мой сдобрен бредом. в голове сумбур от грёз.
сыпь на коже, тик на роже, изнутри сомненья гложут.
упаси меня, мой боже, от таких метаморфоз.

значит так: иду я мимо, нелюдим и строг, вестимо,
в ореоле, типа нимба. не гляжу по сторонам.
ни к чему хмельная прана, охи, вздохи у фонтана.
мне весна по барабану. — вдруг ты выскочишь и — ам!

попасть бы под трамвай, но не смертельно.
лежать в больнице, слушать пенье птиц.
вести простую жизнь растений.
не различать имен, не помнить лиц.