Борис Панкин - Новый Раскольников

теперь я знаю где тебя искать
холодными тугими вечерами
какими обоюдными словами
полосовать

я точно знаю сколько это ноль
помноженный на значимость момента
делить на бесполезность аргументов
плюс алкоголь

я слышу что скрипит пустой трамвай
на этом ежедневном повороте
о чём молчит звезда твоя напротив
скажи давай

сугробы оседают ощутимо,
в промозглом стылом воздухе весной,
грядущей, веет. обсуди со мной
нюансы бытия в окрестных риму

микрорайонах. снег, подобно гриму,
скрывает шрамы. коркой ледяной
покрыты тротуары. мир иной
мерещится, когда несётся мимо

поток, сплошной автомобильный, леты
подобие, — нырнешь в него, и, где ты
окажешься в итоге, не дано

предугадать. перебирай монеты
в кармане, в ожидании рассвета.
на остановке в семь ещё темно.

1.
прыг — на рельсы.
вжик — голубой вагон, —
словно целился:
скрежет, кровища, гомон.

любопытные
с края платформы — вниз,
ненасытные
до зрелищ — «а что случилось?»

2.
по чёрной ветке мёртвого метро
туда где в клетке щурится хитро

в гардинном полумраке злая птица
пора тебе мой ангел возвратиться

она смеётся хрипло обо мне
не обращай внимания и не

грусти о том что в жизни не сбылось
я тоже всё прощу тебе авось

3.
уйдёшь в иное измерение,
придёшь к идее умирания,
к необратимости забвения,
к необходимости заранее

изъять решительно из памяти
былое, вычеркнуть из прошлого.
по новой выучиться грамоте,
и вот, глядишь, уже наброшена

на зеркало тряпица белая,
вода на угол дома вылита.
мы всё с тобой, как надо, сделали,
готовься: сорок дней до вылета.

уже и не вспомнить, когда это было —
месяц, число.
что ты конкретно мне говорила,
кого трясло

больше — тебя ли, меня — не помню —
забыл, заспал.
в угрюмой глуши коридоров, комнат
души пропал.

ангелы в белых, как снег, халатах —
все заодно.
войлочно, глухо в моих палатах.
темно. темно.

а это лекарство от нашей с тобой тоски
от колыбели до гробовой доски
спать на ходу жить в непробудном сне
верить что истины нет и на самом дне
моря стакана тёмной глухой души
спи несмеяна нет её не ищи

в прожорливом чреве вагона
встречает лиловый рассвет
на полке, казённой,
капризный и томный,
великий, но русский поэт.

измучен нарзаном и колой,
бессонницей мается он,
рифмует глаголы,
уныло и квёло, —
типичный, кароче, гандон.

его волосатые ноги
сиротски в проходе торчат.
как будто бы строгий,
но в целом убогий,
ублюдочный, в сущности, взгляд.

он едет, допустим, с визитом
в далёкие, скажем, места.
он быть знаменитым
хотел, но корытом,
разбитым, накрылась мечта.

зато есть пальцовки да бзики,
да мутный укуренный бред. —
бездарный, безликий,
гнилой, безъязыкий,
хуйовенький, в общем, поэт.

в прожорливом чреве вагона
трясётся движению в такт
махины стотонной,
капризный и томный,
напыщенный, злобный мудак.

снимал квартиру на дыбенко
курил дешёвый беломор
меж холодильником и стенкой
хранил заржавленный топор

ходил исправно на работу
по выходным изрядно пил
роптал на скверную погоду
годами с книжных полок пыль

не вытирал поскольку к чтенью
ещё со школы охладел
приметам снам и провиденью
не доверял всегда глядел

не дальше собственного носа
болел конечно за зенит
и в високосный год под осень
коньки отбросил не болит

душа о нём да и с чего бы
душе означенной болеть
когда он был рождён для гроба
не жить а так бездарно тлеть

размеренно и бесполезно
не замечаемый в упор
судьбою так же как железный
за холодильником топор