Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

И в жизни оставят место
Свободным от машин и основ:
Семь минут для ласки невесты,
Три секунды в день для стихов.

Со стальными, как рельсы, нервами
(Не в хулу говорю, а в лесть!)
От двенадцати до полчаса первого
Будут молиться и есть!

Торопитесь же, девушки, женщины.
Влюбляйтесь в певцов чудес.
Мы пока последние трещины.
Что не залил в мире прогресс!

Мы последние в нашей династии,
Любите же в оставшийся срок
Нас, коробейников счастья,
Кустарей задушевных строк!

Когда-то, когда я носил короткие панталончики,
Был глупым, как сказка, и читал «Вокруг Света»,
Я часто задумывался на балкончике
О том, как любят знаменитые поэты.
И потому, что я был маленький чудак,
Мне казалось, что это бывает так.

Прекрасный и стройный, он встречается с нею…
У нее меха и длинный
Трэн. И когда они проплывают старинной
Аллеей,
Под юбками плещутся рыбки колен.
И проходят они без путей и дороги,
Завистливо встречные смотрят на них;
Он, конечно, влюбленный и строгий,
Ей читает о ней же взволнованный стих…

Мне мечталось о любви очень нежной, но жгучей.
Ведь другой не бывает. Быть не может. И нет.
Ведь любовь живет меж цветов и созвучий.
Как же может любить не поэт?
И мне казались смешны и грубы
Поцелуи, что вокруг звучат,
Как же могут сближаться влажные губы,
Говорившие о капусте полчаса назад.

И когда я, воришка, подслушал, как кто-то молился:
«Сохрани меня, Боже, от любви поэта!»
Я сначала невероятно удивился,
А потом прорыдал до рассвета.

Теперь я понял. Понял всё я.
Ах, уж не мальчик я давно.
Среди исканий, без покоя
Любить поэту не дано.

Искать губами пепел черный
Ресниц, упавших в заводь щек, —
И думать тяжело, упорно
Об этажах подвластных строк.

Рукою жадной гладить груди
И чувствовать уж близкий крик, —
И думать трудно, как о чуде,
О новой рифме в этот миг.

Она уже устала биться,
Она в песках зыбучих снов, —
И вьется в голове, как птица,
Сонет крылами четких строф.

И вот поэтому, часто, никого не тревожа,
Потихоньку плачу и молюсь до рассвета:
«Сохрани мою милую, Боже,
От любви поэта!»

Когда сумерки пляшут присядку
Над паркетом наших бесед,
И кроет звезд десятку
Солнечным тузом рассвет, —

Твои слезы проходят гурьбою,
В горле запутаться их возня.
Подавился я видно тобою
Этих губ бормотливый сквозняк.

От лица твоего темно-карего
Не один с ума богомаз…
Над Москвою саженное зарево
Твоих распятых глаз.

Я с тобой на страницах вылип.
Рифмой захватанная подобно рублю.
Только в омуты уха заплыли б
Форели твоих люблю!

Если хочешь, тебе на подносе,
Где с жирком моей славы суп, —
Вместо дичи, подстреленной в осень
Пару крыльев своих принесу.

И стихи размахнутся, как плети
Свистом рифм, что здоровьем больны,
Стучать по мостовой столетий
На подковах мыслей стальных.

Вкруг молчь и ночь,
Мне одиночь.

Тук пульса по опушке пушки,
Глаза веслом ресниц гребут.
Кромсать и рвать намокшие подушки,
Как летаргический проснувшийся в гробу,
Сквозь темь кричат бездельничая кошки
Хвостом мусоля кукиш труб.
Согреть измерзшие ладошки
Сухих поленьях чьих-то губ.

Вкруг желть и жолчь
Над одиночью молчь.
Битюг ругательства. Пони брани.
Барьер морщин. По ребрам прыг коня.
Тащить занозы вспоминаний
Из очумевшего меня,
Лицо как промокашка тяжкой ранки.
И слезы, может быть, поэта ремесло?
За окном ворчит шарманка
Чрезвычайно весело:
— Ты ходила ли, Людмила,
И куда ты убегла?
В решето коров доила,
Топором овцу стригла.

Проулок гнет сугроб, как кошка.
Слегка обветренной спиной.
И складки губ морщинами гармошка.
Следы у глаз, как синие дорожки,
Где бродит призрак тосковой
Червем ползут проселки мозга,
Где мыслей грузный тарантас.
О, чьи глаза — окном киоска,
Здесь продают холодный квас?!

Прочь ночь и одиночь.
Одно помочь.