Михаил Кузмин - Стихотворения

Быстро в беседку вошла и бросилась к Мицци на шею,
Розою вся запылав, старшая, Марта, сестра.
— Мицци, послушай меня: какая забавная новость!
Всех я корю за любовь, — вот полюбила сама.
— Марточка, Марточка, ты? Признаться — разодолжила.
Можно и имя узнать? — Помнишь, высокий блондин…
В Духов день он пришел и на крыльце спотыкнулся…
Вилли со скрипкой тогда в комнату быстро вбежал,
Гость покраснел и смутился… Ужели не помнишь, родная? —
Мицци умолкла на миг, тень пробежала по лбу.
Марта, разумная Марта, все для других ты рассудишь,
А доведись до себя — выйдешь ребенка глупей.
Ты полюбила его. Я верю и этому рада,
Но рассудила ли ты, что ты получишь в ответ? —
Марта, еще покраснев, смущенная, молвит: — Зачем же
Он не выходит от нас, словно забыл о делах.
Он человек занятой, а вечно сидит да играет,
Слушает песни мои, робко краснеет, молчит. —
Мицци прищурила глаз и тихо, раздельно сказала:
— Мы тут, поверь, ни при чем; хочет он с Вилли дружить
    А Вилли, брат любимый,
    Глядит себе во двор…
    Вот бы расхохотался,
    Услыша разговор.
  Вилли несчастный, милый мой друг,
  Зачем это время я вспомнил вдруг?

Весь город поутру твердит:
— Вчера убита Джойс Эдит. —
А кто она, и где жила,
И с кем тот вечер провела?

Чужая смерть невнятна нам —
Поахали — и по делам:
Кто на завод, кто в магазин,
В контору, в банк — и ни один

Из них не думал, что когда —
Нибудь исчезнет навсегда.

Звенят трамваи, слаб ледок,
А девушка глядит в листок:
Все те же десять черных строк,
А уж заныл от боли бок,

Расширенно стоят глаза,
И не бежит на них слеза,
И рот запекшийся твердит:
— Моя Эдит, моя Эдит.

Куда девался милых смех,
Улыбки и соболий мех,
Сережки длинные в ушах
И воробьиная душа?

Кто будет в опере бывать,
Блэк-беттом с Вилли танцевать?
Где ты упала, где лежишь,
Не обновивши модных лыж?

Тебя в саду я не найду…
Вдруг вскрикнула и на ходу
С трамвая бросилась в мотор…
Все так же дик недвижный взор.

Скорей, скорей, скорей, скорей
В простор сугробистых полей!
Прокрикнут адрес кое-как…
Шофер, как видно, не дурак,

Пускает запрещенный ход,
Застопорил лишь у ворот.
— Не надо сдачи! — Вот звонок…
Рукою жмет себе висок…

— Где Вилли? — Старшая сестра
Шепнула: — Он еще вчера
Был арестован. — Мицци, ах,
Не устояла на ногах.

Дамы, дамы, молодые люди,
Что вы не гуляете по липкам,
Что не забавляетесь в Давосе,
Веселя снега своим румянцем?
Отчего, как загнанное стадо,
Вы толпитесь в этом душном зале,
Прокурора слушая с волненьем,
Словно он объявит приз за хоккей?
Замелькали дамские платочки,
Котелки сползают на затылок:
Видно, и убитую жалеют,
Жалко и убийцы молодого.
Он сидит, закрыв лицо руками;
Лишь порою вздрагивают уши
Да пробор меж лаковых волосьев
Проведен не очень что-то ровно.
Он взглянуть боится на скамейку,
Где сидят его родные сестры,
Отвечает он судье, не глядя,
И срывается любимый голос.
А взглянул бы Вилли на скамейку,
Увидал бы Мицци он и Марту,
Рядом пожилого господина
С черной бородою, в волчьей шапке..
Мицци крепко за руку он держит.
Та к нему лисичкою прижалась.
— Не волнуйтесь, барышня, о брате:
Как бы судьи тут ни рассудили,
Бог по-своему всегда рассудит.
Вижу ясно всю его дорогу, —
Труден путь, но велика награда.
Отнимаются четыре чувства:
Осязанье, зренье, слух — возьмутся,
Обонянье испарится в воздух,
Распадутся связки и суставы,
Станет человек плачевней трупа.
И тогда-то в тишине утробной
Пятая сестра к нему подходит,
Даст вкусить от золотого хлеба,
Золотым вином его напоит:
Золотая кровь вольется в жилы,
Золотые мысли — словно пчелы,
Чувства все вернутся хороводом
В обновленное свое жилище.
Выйдет человек, как из гробницы
Вышел прежде друг Господень Лазарь.
Все писцы внезапно встрепенулись,
Перья приготовили, бумагу;
Из дверей свидетелей выводят,
Четверых подводят под присягу.
Первым нищий тут слепорожденный
Палкою настукивал дорогу,
А за ним домашняя хозяйка —
Не то бандерша, не то сиделка.
Вышел тут же и посадский шкетик,
Дико рот накрашен, ручки в брючки,
А четвертым — долговязый сыщик
И при нем ищейка на цепочке.
Встали все и приняли присягу.
— Отчего их четверо, учитель?
Что учил ты про четыре чувства,
Что учил про полноту квадрата,
Неужели в этом страшном месте
Понимать я начинаю числа?
Вилли, слушай! Вилли, брат любимый,
Опускайся ниже до предела!
Насладись до дна своим позором,
Чтоб и я могла с тобою вместе
Золотым ручьем протечь из снега!
Я люблю тебя, как не полюбит
Ни жена, ни мать, ни брат, ни ангел! —
Стали белыми глаза у Вилли,
И на Мицци он взглянул с улыбкой,
А сосед ее тихонько гладит,
Успокаивает и ласкает;
А в кармане у него конвертик
Шелестит с американской маркой:
«Часовых дел мастеру в Берлине,
Вильмерсдорф, Эммануилу Прошке».