Михаил Кузмин - Стихотворения

Обгонит, быть может, и мимо пройдет?
Вот эта скамейка в тени на мосту…
Нет, шаг замедляет, за руку берет…
Теперь никуда от него не уйти!
О, как ненавистен и светлый пробор
И братом любимый болотистый взор!

— Куда вы, Мицци? Час глухой,
И место здесь глухое.
— Зачем следите вы за мной?
Мне тяжелее вдвое.

— Я должен вас оберегать,
Теперь я вместо брата.
— Нет! Вилли будет жить опять,
Как с нами жил когда-то! —

Стал гуще липкий полумрак.
— Не верите? молчите?
— Наверно, все и будет так,
Как вы того хотите.

— Известно, вижу, что-то вам,
Чего другой не знает.
Быть может, сами были там,
Где дух Эдит витает?

Зачем молчанием томить?
Сознайтесь: были? были??..
Она могла помехой быть —
И вы ее убили.

Так ясно все! Конечно, вы…
Другой посмел бы кто же?
Но он смолчал — и вы правы,
И все на бред похоже!

— Нет, я не убивал… А бред
Всегда был в этом деле.
Сказали бы: «Виновных нет», —
Когда б понять сумели.

— Кругом такая пустота…
Я ничего не вижу…
Я не любила вас всегда,
Теперь же ненавижу!..

— Все это бред. Я вам — не враг.
Я друг, поймите, Вилли. —
Они ускорили свой шаг,
Про тех не говорили.

И быстро и молча проходят они
Заводы, заставы, заборы, мосты…
Слилися вдали городские огни,
И ветру просторней, и тише дышать…
Виднеется вдруг словно вымерший дом —
По снам позабытым он сердцу знаком.

В окне под потолком желтеет липа
И виден золотой отрезок неба.
Так тихо, будто вы давно забыты,
Иль выздоравливаете в больнице,
Иль умерли, и все давно в порядке.
Здесь каждая минута протекает
Тяжелых, полных шестьдесят секунд.
И сердце словно перестало биться,
И стены белы, как в монастыре.
Когда раздался хриплый скрип ключа,
Сидевший у стола не обернулся,
А продолжал неистово смотреть
На золотую липу в небе желтом.
Вот перед ним какой-то человек.
Он в волчьей шапке, с черной бородою,
В руках он держит круглый белый хлеб
И узкогорлую бутылку с рейнским.
— Я навестить пришел вас. Может быть,
Не только навестить… — Молчит, ни слова.
— Мне все известно. Вы ведь Вильгельм Штуде.
У вас есть сестры, Марта и Мария,
И друг у вас Эрнест фон Гогендакель…
А Джойс Эдит вам не была невестой.
— Вот чудеса! Газетные известья!
Кто ж этого не знает? Имена!
— Ну хорошо. Тогда напомню то,
Что не было помещено в газетах:
Что вы Эдит совсем не убивали,
А взяли на себя вину затем,
Чтоб не коснулось подозренье друга.
— Зачем нам заново вести все дело?
В суде сказалося не мненье судей,
А чья-то правда правду оттолкнула
И мне не позволяла говорить.
Теперь мне все равно, как будто чувства
Мои исчезли, связки и суставы
Распалися. Одна осталась жажда
Да голод маленький. Вот, я читал,
Что дикари живьем съедают бога.
Того, кто дорог, тоже можно съесть.
Вы понимаете? я будто умер,
И приговор есть только подтвержденье
Того, что уж случилось. Право, так.
— Я вам принес хорошего вина.
Попробуйте и закусите хлебом.
— О, словно золото! А хлеб какой!
Я никогда такой не видел корки!
Вливается божественная кровь!
Крылатыми становятся все мысли!
Да это — не вино, не хлеб, а чудо!
И вас я вспоминаю. Вас видал,
Еще когда я назывался Вилли.
Теперь я, может быть, уж Фридрих, Карл,
Вольфганг иль как-нибудь еще чуднее.
— Идемте. Дверь открыта. Все готово.
Вас ждут. Вы сами знаете — вас любят.
И заново начать возможно жизнь.
— А Джойс Эдит, бедняжка, не воскреснет.
— Воскреснет, как и все. Вам неизвестно,
Что у меня предсмертное письмо
Ее находится? Улики сняты.
— Ах так!.. Я разучился уж ходить…
Я не дойду. Какое солнце! Липы!

Благословен, благословен
И сад, и дом, и жизнь, и тлен.
Крыльцо, где милый друг явился,
Балкон, где я любви учился,
Где поцелуй запечатлен!

Вот две сестры, учитель, друг.
Какой восторженный испуг!
Ведь я опять на свет родился,
Опять я к жизни возвратился,
Преодолев глухой недуг!

Зачем же Мицци так бледна?
О чем задумалась она,
Как будто брату и не рада, —
Стоит там, у калитки сада,
В свои мечты погружена?

— О, тише, тише, — говорит, —
Сейчас придет сюда Эдит.
Она уснула — не шумите.
К окну тихонько подойдите
И посмотрите — тихо спит…