Михаил Кузмин - Стихотворения

— На Вознесенском близко дом…
Мы скоро до него дойдем…
Простите, очень грязный дом. —

Улыбка бедная скользит…
Какой у Вас знакомый вид!..
Надежды, память — все скользит…

Ведь не был я нисколько пьян,
Но рот, фигура и туман
Твердили: — Ты смертельно пьян!..

Разделся просто, детски лег…
Метафизический намек
Двусмысленно на сердце лег.

Поверим ли словам цыганки, —
До самой смерти продрожим.
А тот сидит в стеклянной банке,
И моложав, и невредим.

Сидит у столика и пишет, —
Тут каждый Бердсли и Шекспир, —
Апрельский ветер тюль колышет,
Сиреневый трепещет мир,

Звенят, звенят невыносимо
Иголки, искры и вино,
И ласточки просвищут мимо
Американкою в окно.

Измены здесь для примиренья,
А примиренья для измен.
Политональнейшее пенье
От лаковых несется стен.

Все кружится, и все на месте…
Все близко так, и все поет,
Отчетливо, как при Норд-Эсте,
Прозрачно, словно жидкий мед…

Куда пропал ты, беспечальный
И чистый воздух медных скал?
На Вознесенском дом скандальный
Да пароходный тот нахал!

— Остановка здесь от часа до шести,
А хотелось бы неделю провести.
Словно зайчики зеркал,
  Городок из моря встал,
  Все каналы да плотины,
  Со стадами луговины, —
  Нет ни пропастей, ни скал.

Кабачок стоит на самом берегу,
Пароход я из окна устерегу.
Только море, только высь.
  По земле бы мне пройтись:
  Что ни город — все чудесно,
  Неизвестно и прелестно,
  Только знай себе дивись!

Если любишь, разве можно устоять?
Это утро повторится ли опять?
И галантна, и крепка
  Стариковская рука.
  Скрипнул блок. Пахнуло элем.
  Чепуху сейчас замелем,
  Не услышать нам свистка.

Постучали еле слышно…
Спичка чирк… шаги… глаза…
Шепот… «Вася, осторожней:
По домам идет обход».
— Шпалер, шпалер… Брось за печку…
— Гость?.. смывайтесь… разве пьян?..
— Черный ход еще не заперт, —
Мина Карловна сидит.
— Извиняюсь… не нарочно…
Я и сам тому не рад…
Я засыпаюсь, наверно,
На Конюшенной налет.
Ну, пока! — поцеловались…
— Стой! и я с тобой. — Куда? —
— Все равно! — А попадетесь?
Укрывателю тюрьма.
  Отчего же хриплый голос
  Стал прозрачным и любимым,
  Будто флейта заиграла
  Из-за толстого стекла.
  Отчего же эта нежность
  Щеки серые покрыла,
  Словно в сердце заключенной
  Оставаться не могла?
  Разве ты сидишь и пишешь,
  Легче бабочки из шелка,
  И причесан, и напудрен,
  У апрельского стола?

— Что же стали? — Кот-басила…
Опрокинулось ведро.
— Тише, черти! — Сердце бьется,
Заливается свисток.
— Значит, ты?.. — До самой смерти! —
Улыбнулся в темноте.
— Может, ждать совсем не долго,
Но спасибо и на том.
Тут калитка возле ямы…
Проходной я знаю двор.
Деньги есть? Аида на Остров.
Там знакомый пароход.
Паспортов у нас не спросят,
А посадят прямо в трюм.
Дней пяток поголодаем
Вместе, милый человек!

Февральский радио поет
Приволье молодости дальней,
Натопленность кисейной спальной
И межпланетный перелет.

Перечит нежности начальной
Воспоминаний праздный счет.
Сереет снег, тончает лед,
Не уберечь зимы венчальной!

Хрусталь на прежнее стекло
Воображенье налагает,
Изменчивое так светло!

Плывут вуали, воздух тает…
И сонный вой гавайских труб
Напоминает трепет губ.

Луна! Где встретились!.. сквозь люки
Ты беспрепятственно глядишь,
Как будто фокусника трюки,
Что из цилиндра тянет мышь.
Тебе милей была бы урна,
Руины, жалостный пейзаж!
А мы устроились недурно,
Забравшись за чужой багаж!
Все спит; попахивает дегтем,
Мочалой прелой от рогож…
И вдруг, как у Рэнбо, под ногтем
Торжественная щелкнет вошь.
И нам тепло, и не темно нам,
Уютно. Качки нет следа.
По фантастическим законам
Не вспоминается еда —
Сосед храпит. Луна свободно
Его ласкает как угодно,
И сладострастна, и чиста,
Во всевозможные места.
Я не ревнив к такому горю:
Ведь стоит руку протянуть —
И я с луной легко поспорю
На деле, а не как-нибудь!
Вдруг… Как?.. смотрю, смотрю… черты
Чужие вовсе… Разве ты
Таким и был? И нос, и рот…
Он у того совсем не тот.
Зачем же голод, трюм и море,
Зубов нечищенных оскал?
Ужели злых фантасмагорий,
Луна, игрушкою я стал?
Но так доверчиво дыханье
И грудь худая так тепла,
Что в темном, горестном лобзаньи
Я забываю все дотла.