Александр Големба - Я человек эпохи Миннезанга - Стихотворения

За окном моим листья осенние ржавы,
за окном моим желтых деревьев пожар, –
душегуб ожидает заслуженной кары
по законам великих и малых держав,
по законам великих и малых держав
душегуб ожидает заслуженной кары.

Он попался, палач. Но за кругом невзгод
есть стада упоительно чистых господ,
устоявших в нелегком земном поединке;
на ладонях у этих господ ни кровинки,
а они проявляли известную прыть,
и у многих из них омраченная совесть,
и на многие подлости каждый способен, –
как же с ними-то быть? как же с ними-то быть?

Жить бок о бок на всё позабывшей земле,
видеть, как они ездят в своих «мерседесах»?
Если гибель убийцы всего лишь довесок,
есть весы, и сто казней у них на шкале.
О, как вяло шагает Возмездье во мгле,
как улиточья почта, улик эстафета,
о, как вяло шагает Возмездье во мгле,
истекавшее кровью в бесчисленных гетто,
как дожди пузырятся в давнишней золе!

Он в подземной тюрьме, оптовик-душегуб.
Умерщвленные входят к нему без доклада.
Он в подземной тюрьме, оптовик-душегуб,
от ушей восковых и до втянутых губ
белоглазое детище трупного яда.
И строчат адвокаты о чьем-то престиже,
и палач под землей, но еще не в земле,
и о нем уже ставятся фильмы в Париже, –
о, как вяло шагает Возмездье во мгле!

В первой дымке – первый хмель,
первых радостей конфузы,
где за тридевять земель
шмель гудит бронзовопузый.
В травах бродит сладкий сок,
закипает жизнь другая, –
льются сосны в холодок,
притяженье отвергая.
И – покой, покой, покой,
даже что-то неживое,
обреченно-видовое
в отрешенности такой!
И не знать – чего хотим,
и не ведать, что за штука,
и – как творческая мука –
бренный мир неощутим!
И – от прадеда до внука –
бренный мир неотвратим!
В нем незрячий глазомер
в шестиногости инзекта,
ведь из них какой-то Некто —
их Овидий и Гомер!
Не ступай и не ходи
по хитиновым их латам,
по вселенным непочатым
с детской мукою в груди!
Это Сказка Наяву
или эпос благодарный:
сосны льются в синеву
всей корой своей янтарной,
а над ними птичьих троп
живописные газеты
там, где музыка утроб
полнит дачные клозеты.
Птичий щебет, птичий путь,
реактивные глаголы, –
древней синью полуголы,
скособоченные чуть,
в колыханьи ветерка
сонмом гроз второго сорта
проплывают облака
над грядой Аэропорта.
В пыльной сваре тополя, –
пленно кружится планида, –
отрывается земля
от летящего болида!
В ней таинственная весть
в озареньях рудознатца, –
в ней такие клады есть,
что не вызнать, не дознаться!
Так вздымай в эфир, земля,
эту бренную крылатость,
в ней июльского шмеля
шевеленная мохнатость;
незатейливый метраж
синевы в хвое иглистой,
безмоторный стрекотаж
юных велосипедистов.
Мимо всех Медин и Мекк
(мы уж вроде пообвыкли…)
в пыльных шлемах едет Век
на корявом мотоцикле.
Электричка гомонит
меж платформами Казанки, –
беспечальный индивид
строит сказочные замки!
Он совсем не так уж прост,
потому что из забвений
слышит трав подспудный рост
и мельканье поколений.
И от грешного житья
опостылевших бабенок
длится вечность бытия:
Стебель. Дерево. Ребенок.
Всё, что в жизни и в душе
пробуждается, воспрянув;
всё, что на папье-маше
в синеве меридианов.
Что ж, конец всему венец,
остальное — просто бредни!
Только глобус, как тунец,
копошится в частом бредне;
и душе полуживой
еле слышен голос плоти
там, где блещет синевой
Ночь в Шмелиной Позолоте!

Всё, что в душе отзвучало когда-то,
нынче мы вспомнили с ясностью новой:
яблоко Ньютона, чайник Уатта,
свод стратосферы темно-лиловый.

Где уж там с нашей рифмованной
прытью гнаться вослед за наукою точной!
Как начинаются наши открытья?
Как наши образы видим воочью?

Вам – победителям скорости звука –
славу поет межпланетная рань!
Рядом с поэзией – ваша наука,
как перейти эту тонкую грань?

Пусть обвинят нас в отсталости, в косности
и в приземленности как таковой:
нету стихов без отрыва от космоса,
нету поэзии сверхзвуковой!

Пусть увлекают астральные гомоны
мастеровых внеземного стиха –
наша поэзия насмерть прикована
к жалкой сопилке в руках пастуха.

Сердце земною любовью опутано,
песни в нем прежние не отцвели:
падает сердце, как яблоко Ньютона,
в зеленокрылые травы земли.