Александр Големба - Я человек эпохи Миннезанга - Стихотворения

Жить, конечно, любо-мило,
смерть уныла и скупа, –
на земле моя могила,
в небесах моя тропа.

Где-то там брадатый кто-то
пьет галактик молоко.
В День Космического Флота
улечу я далеко!

И, как яхту на приколе,
как тоску в житейской школе, –
дотлеванья уголек, –
ты моей увидишь доли
абрис, призрак и намек.

Мир огромный – темный, темный,
злая нежить, волчья сыть…
В голографии объемной
оживу я, может быть.

Рухну в Осени Столистой,
очарованный прибой —
голубино-золотистый,
золотисто-голубой.

Не чинясь и не печалясь,
я спою, – постой, постой!
«Мы на лодочке катались
золотисто-золотой».

Жизнь моя, моя Забота!
Только ль свету, что в окне?
В День Космического Флота
не печалься обо мне!

Как ведро на коромысле,
жизнь мою уравновесь:
вот я в некотором смысле
пред тобой раскрылся весь!

Твой слепой межзвездный странник,
очарованный избранник…
Что ж, конечно, жизнь не пряник, –
погоди, подумай, взвесь!

Как квиточек лотереи,
в пальцах я теперь верчу
эти жалкие хореи,
это сальную свечу.

И когда в постылом пепле
потускнеет Облик Дня,
может, я ее затеплю
от небесного огня!

Я дон Жуан, сродни морям и звездам,
я ветер, пролетающий в ветвях,
я дон Жуан, я просто вами создан,
и я любовь, и ненависть, и страх,
и лица женщин в яркой панораме,
я смысл и вздор, отрада и печаль,
я дон Жуан, я просто создан вами,
и вас мне вот нисколечко не жаль!

Я дон Жуан, вы только повитухи,
ну а во мне вселенная поет, –
летите, мухи, ах, летите, мухи,
на мой еще не отомщенный мед,
летите, мухи, ах, летите, мухи!
Ужель во мне вселенная поет?!

Что мне казалось? Что мне ночью снилось?
Что виделось мне в голубом чаду?
Любовь? Тревога? Радость или милость?
Ну, отвечайте, я ответа жду!

Я весь в тревогах дьявольской житухи,
так что ж во мне томится и поет?!
Летите, мухи… Ах, как горек мед!
Как горек мед! Как люди к славе глухи!

О нет, мне вас нисколечко не жаль!
Я дон Жуан, я просто создан вами,
я дон Жуан, отрада и печаль,
и лица женщин в яркой панораме,
и я любовь, и ненависть, и страх,
и ветер, пролетающий в ветвях,
сырой, как ветвь, сродни осенним звездам…
Я дон Жуан, я просто вами создан,
я дон Жуан, сродни морям и звездам,
я дон Жуан, я этот звездный прах!

Вот и всё, что нам приснилось,
что сквозь дрему позвало,
только молодости милость,
только месяца крыло.

Вот о чем в печали давней,
на краю седой земли
мы среди тревожных плавней
разговор ночной вели.

Вот о чем шумели ветви,
вот о чем шуршала тьма
ради раннего бессмертья,
ради позднего ярма.

Проходят молодость, и старость,
и жизнь, воздавшая с лихвой
за все грехи, и плещет парус
над забубенной головой.

Стремглав проходит всё на свете
любовь, и ненависть, и страсть,
и только ветер, буйный ветер
корежит праздничную снасть.

И кормчий дремлет у кормила,
и, разверзая небеса,
тяжеловесные светила
вторгаются в Созвездье Пса.

Душегуб сидит в подземной тюрьме,
не хочется называть его человеком.
Некогда был он себе на уме,
а теперь только призрак он в смысле неком.
Душегуб сидит в подземной тюрьме,
не хочется называть его человеком.

Миллионы загубленных у него на счету,
но, быть может, о жертвах забыл он начисто?
Но, быть может, постиг своих дел тщету?
Миллионы загубленных у него на счету,
но порою количество переходит в качество.

Человека, умертвившего десяток других,
убивают на электрическом стуле,
чтоб на шкуре своей в смертный час он постиг,
человек, умертвивший десяток других,
всем хребтом арифметику эту простую.

О, как вяло шагает Возмездье во мгле,
истекавшее кровью в бесчисленных гетто,
о, как вяло шагает Возмездье во мгле,
есть весы и сто казней у них на шкале,
о, как вяло шагает Возмездье во мгле,
а бессонная совесть всё ищет ответа.