Александр Големба - Я человек эпохи Миннезанга - Стихотворения

Асфальт, подошвы прожигающий,
декабрьской скуки этажи,
и слезы молодости тающей
в твоих глазах еще свежи.

Войди в запущенное здание,
там купол бел над головой, –
вглядись в десятое издание
вселенской смерти тепловой.

Апоплексической комплекции
твоей – уютно ль в доме том,
где космос уместился в лекции,
где смерть грозит беззубым ртом?

Там на известке вижу тени я
созвездий – звездных кораблей,
в том храме – мерзость запустения,
Коперник или Галилей.

Там над наивными полянами,
где всё осталось как всегда,
часы летят ракетопланами
в безмерные светогода!

Есть путешествия души
туда – за тридевять томлений,
где все сады в весенней пене
и все причуды хороши,
где над разливами цветений
висят астральные ковши, –
об этом ты и напиши,
избавясь от вселенской лени!

Живешь в своем печальном мире,
в своей жестокости земной,
как в графстве Держикарманшире
под геральдической луной,
где всё неведомо, покуда
не загудел сигнальный рог,
где удалого Робин Гуда
шериф еще не подстерег.

Ах, не до жиру, быть бы живу!
Цветет Бенито Муссолин,
орут разбойники «Эвиву»
(а рожи плоские, как блин!).
И, лапу вытянув, как деррик,
в приветствии на прусский лад,
грядет сиятельный истерик,
жуя швейцарский шоколад.

Должно быть, правы агитпропы,
нам возвестив благую весть,
что есть идиотизм Европы,
закат буржуазии есть!
Должно быть, скудною порою,
еще не ведая стыда,
подведомственны геморрою,
вы поглупели, господа!

Кому вы поклонились в ножки?
В какой вы превратились фарш?
Ефрейторские мандабошки
играли вагнеровский марш!
Еще витал Семенов-Ляндрес
наш в хоре нерожденных душ,
но «Унтерганг дес Абендляндес»
был явный факт, отнюдь не чушь!

Закат Европы… Это вызов?
О нет, лишь непреложность смет:
нет лозунгов и нет девизов,
и депозитов тоже нет!
И голые, как черт в борделе,
отучав свой совокупляж,
стерильные Вильгельмы Телли
стреляли в яблочный муляж.

Холуйство рвется на подмостки.
Резов палаческий эскиз.
Червеобразные отростки.
Полет валькирий. Браво-бис!
Но станет фактом эта небыль-с
и прояснится эта муть,
когда перестреляет Геббельс
свою семейку. Вот в чем суть!

Но даже и уже без плоти,
и провалясь в тартарары,
вы всё же вброд не перейдете
овраги Бабьи и яры!
Не с плащаницы — с полотенца,
во весь размах отверстых глаз
лик убиенного младенца
глядит на вас, глядит на вас.

На чистокровногустопсовых,
на долихоцефоголовых,
псевдонордических господ,
на тех, что чтят законов свод,
когда он, так сказать, по части
их будто бы арийской масти,
и на причину всех невзгод,
на эти готики-фрактуры,
на эти дротики халтуры
и на фактуры и ажуры,
бухгалтерский смертельный код,

на ваших чувствьиц переливы.
А скольких, впрочем, извели вы?
Ох, венских опереток дивы,
не зря вы проливали пот!
Марики Рокк, Марики Рокк,
роскошные ревю не впрок.
А мы? Довольно ль мы брезгливы?!

Иди туда, где за стеклом оконным
царит и плачет полночь без границ,
потом лети по тропам беззаконным,
лети в туман астральных колесниц.

Все это попросту непредставимо:
далеких звезд хрустальные миры,
астральных сфер слепая пантомима,
законы нам не ведомой игры!

И все-таки нам путь едва ль заказан
в безмерность, в неизвестность, в глубину, —
и вновь лететь над пламенным Кавказом
у одичалой скорости в плену.

И там — в утратах, в проторях, в потерях
прильнуть к морозным безднам бытия,
где гневом пен обшит угрюмый Терек,
серебряная льстивая змея.

Над пчельником немыслимых роений,
над газырями каменных светил,
где непостижный лермонтовский гений
невинную Тамару посетил!

В День Космического Флота,
в золотой голубизне,
Жизнь моя, моя Забота,
ты подумай обо мне!
Ты не думай, ты не думай,
о судьбе моей угрюмой
в золотой голубизне!