яшка казанова - вы е бон

есть детальки, которые мне неизменно кажутся гадкими:
к примеру – делать взгляд с поволокой и говорить загадками;
требовать не загибать страницы, а пользоваться закладками;
прятать бутылку джина за цветочными кадками;
любой рекламный ролик мерить Каннами,
воруя при этом чужие идеи;
всякую беседу пытаться перевести в деньги;
спрашивать: «ну что, пригласишь на день рождения?»

есть детальки, которые мне неизменно кажутся жалкими:
привязываться к брендам во всём – от трубки курительной до пижамки;
втягивать пузо и втискиваться в пиджак
на два размера меньше необходимого;
называть «эта штуковина» и писсуар, и презерватив. и собственный член, и дилдо;
говорить на родительском собрании: «мой ребенок – индиго!
потому он такой впечатлительный, возбудимый, потому он такой бунтарь и задира».

мда... детальки, которые и в руки-то взять стыдно.
что же я горячусь так? после глинтвейна ещё не остыла?
ведь на самом деле мне всё равно – что анфас, что с тыла –
просто вдруг передёрнуло.

женщины созданы для удовольствий.
(Господи, спасибо тебе за!)
какая разница, чья там баталия, и куда направляется войско,
если ты берёшь её лицо ладонями, смотришь прямо в глаза,
и видишь – не рассвет вовсе, а утро с кнопкой будильничной
+ инициалы начальницы Валентины Ильиничны,
набранные на бланке компании шрифтом Times New Roman
с омерзительными засечками? конечно, у тебя за спиной Рона,
громадьё планов, сикорски и танки...
женщины придуманы для удовольствий! для ванн из молока с кровью. для внезапного танго
у горячей плиты за пару минут до ужина.
для дегустаций: сигар, людей, эмоций, взглядов, наркотиков всех мастей. к тому же – на
удовольствия возлагая весь смысл этого месива пёстрого, этого кружева,
странно не признавать: женщины замужниеженатыенеженатыенезамужние –
все(!) созданы скульпторами ордена гедонистов
вне зависимости за десять им, за пятьдесят или за триста.

и ты – сгусток лености, если годам к двенадцати не потрудился почувствовать вышесказанное.
а родителям передай привет – и маме с её тромбами, спайками, спазмами;
и отцу – в его газету и миску пельменей,
которую он, не задумываясь, перемелет.
аккурат перед сном.

крепче прижимать свой живот к твоей пояснице,
образовывая невидимую пуповину, и видеть, что тебе снится:
какая-то война сначала; потом – восемь японских школьниц; затем – Ницца,
а в Ницце – я + другие, тебе не знакомые, лица;
ой! вот чья-то юбка – колени едва видны, аккуратная шлица...
так и хочется разбудить тебя, зарычать, зубами впиться
в жилку, на шее бьющуюся ритмично.

начало рассвета. диван. красивая комната. я что-то химичу
в стакане, подходящем более для мартини,
чем для абсента или для кальвадоса, или
для этого яда, который придумывает моя
невоспитанная разнузданная фантазия.

крепче прижимать ягодицы к твоему животу,
чтобы ты забыла и эту, и ту, и предыдущую ту:
выжигать всех, кто был до меня, криком, прижимая подушку ко рту,
из зрачков выпуская в твои глаза то напалм, то ртуть,
как бы взвизгивая каждым сжатием мышц «ату!»

чертовски туг
предохранитель.

«не толпитесь, пожалуйста.
положили цветы (эти ваши жалкие алкие алые розочки) – и – проходите».

послушай, дюймовочка, я всё таки рефлексирую.
сначала – про имена: каждую кошку хочется назвать симой;
теперь – про запахи: японцы безошибочно шоколадны, а потому болезненны, едва выносимы;
наконец – про звуки: вся классика – от органа до клавесина –
сосредоточилась в том диком дне, когда так ненасытно и так неистово
я проверяла нас на прочность у кинотеатра «искра».

как ты сумела всё это перетерпеть и обойтись без убийства?

в общем, слушай, дюймовочка, я почти не смотрю телевизор;
трезвость (как термин) стала фактически атавизмом;
уже завтра я буду беспрекословно за тридцать.
чем отметить: влюбиться мне? отравиться?

когда-нибудь ты тоже решишь, что пора перестать мне сниться.