Эдгар По: Бон-бон

То обстоятельство, что Пьер Бон-Бон был restaurateur [4]необычайной квалификации, не осмелится, я полагаю, оспаривать ни единый человек из тех, кто в царствование – посещал маленькое Cafe в cul-de-sac Le Febvre [5]в Руане. То обстоятельство, что Пьер Бон-Бон приобрел в равной степени сноровку в философии того времени, я считаю еще более неоспоримым. Его pates a la foie [6]были несомненно безупречными, но где перо, которое воздаст должное его эссе sur la Nature [7], – его мыслям sur l'Ame [8], его замечаниям sur l'Esprit [9]? Если его omelettes [10], если его fricandeaux [11]были неоценимыми, то какой litterateur [12]того времени не дал бы за одну «Idee de Bon-Bon» [13]вдвое больше, чем за весь хлам «Idees» [14]всех остальных savants [15]? Бон-Бон обшаривал библиотеки, как не обшаривал их никто, – читал столько, что другому и в голову не могла бы закрасться мысль так много прочитать, – понимал столько, что другой и помыслить не мог бы о возможности столь многое понимать. И хотя в Руане, в эпоху его расцвета находились некие авторы, которые утверждали, будто его dicta [16]не отличается ни ясностью Академии, ни глубиной Ликея [17], хотя, заметьте, его доктрины никоим образом не были всеобщим достоянием умов, отсюда все же не следует, будто они были трудны для понимания. По-моему, именно по причине их самоочевидности многие стали считать их непостижимыми. Именно Бон-Бону – однако не будем продвигаться в этом вопросе слишком далеко – именно Бон-Бону в основном обязан Кант [18]своей метафизикой. Первый из них на самом-то деле не был платоником, не был он, строго говоря, и последователем Аристотеля [19]и не растрачивал, словно некий самоновейший Лейбниц, драгоценные часы, кои можно было употребить на изобретенье fricassee [20]или, facili gradu [21], на анализ ощущений, в легкомысленных попытках примирить друг с другом упрямые масло и воду этического рассуждения. Никоим образом! Бон-Бон был ионийцем – в той же мере Бон-Бон был италийцем. Он рассуждал a priori – он рассуждал также a posteriori. Его идеи были врожденными – или же совсем наоборот. Он верил в Георгия Тралезундского [22]. – Он верил в Бессариона [23]. Бон-Бон был ярко выраженным «бон-бонианцем».

Я говорил о компетенции этого философа как restaurateur. Да не помыслит, однако, кто-либо из моих друзей, будто, выполняя унаследованные им обязанности, наш герой страдал недооценкой их важности или достоинства. Отнюдь нет. Невозможно сказать, какая из сторон его профессий служила для него предметом наибольшей гордости. Он считал, что силы интеллекта находятся в тонкой связи с возможностями желудка. И, в сущности, я не стал бы утверждать, что он так уж расходился с китайцами, которые помещают душу в брюшную полость. Во всяком случае, думал он, правы были греки, употреблявшие одно и то же слово для обозначения разума и грудобрюшной преграды [24]. Говоря все это, я вовсе не хочу выдвинуть обвинение в чревоугодии или какое-либо другое серьезное обвинение, в ущерб нашему метафизику. Если у Пьера Бон-Бона и были слабости – а кто из великих людей не имел их тысячами, – если, повторяю, Пьер Бон-Бон и имел свои слабости, то они были слабостями незначительными, – недостатками, которые при другом складе характера рассматривались бы скорее как добродетели. Что касается одной из этих слабых струнок, то я бы даже не упомянул о ней в своем рассказе, если б она не выделялась с особой выпуклостью – наподобие резко выраженного alto rilievo [25]– из плоскости обычного расположения Бон-Бона. Он не упускал ни одной возможности заключить сделку.

Не то чтобы он страдал алчностью – нет! Для удовлетворения нашего философа вовсе не нужно было, чтобы сделка шла ему на пользу. Если совершался товарообмен – любого рода, на любых условиях и при любых обстоятельствах, – то много дней после этого торжествующая улыбка освещала лицо философа, а заговорщицкое подмигивание свидетельствовало о его прозорливости.