Наталья Загвоздина - Дневник

То было – рай. Не Тигр и не Евфрат
его укрыли в чаще за посёлком,
созданий переменчивых отряд
скользил…
Скользили, как иголочки по шёлку.

Здесь встал июль и замер, чуть дыша,
из недр произросли духи и духи,
и кажется – я тоже хороша [10]
взлететь туда, как только тихо дунуть.

Она пролетела – и нету.
Капризная бабочка – зной.
Верхушка и лета, и неба,
и небо покажется сном,
когда на разбитой скамейке
в саду не вполне городском

ты силишься мир голоском
назвать… И зовёшь неумело.

Конечно, не в него – не в заросли Булони
я в полночь прихожу вполголоса читать
негромкие слова… И русские бутоны
цветам иных садов, конечно, не чета.

Здесь груб чертополох, но не опасен глазу,
в неярком забытьи оставлена земля,
как сонное дитя оставлено в яслях,
но Отчий взгляд на сон его взирает с лаской.

Конечно, это – Дом, где незаезжий путник
не меряет лета, истекшие уже…
Вот позднего стиха бесхитростный сюжет:
я с Вами говорю – здесь и полно, и пусто.

Малина спелая да робкая краса
невинного малинового ложа,
проросшего, как нежная оплошность, —
смешения ненастья и осанн…

Малинник старый вырублен – ещё…
Ещё вчера – вчера о третьем лете,
и ожерельной ниточкой со щёк
спускались слёзы на огрузшей ленте

из вздохов, всхлипов, полной тишины,
теперь и впрямь уже полузабытых…
Но помню про верёвочки шипы —
у крестной у верёвочки – что были.

Нет, не шипы, сжимающие грудь, —
нам не дано ни коротко, ни длинно
нести кресты… Я в заросли малины —
ау, Дружок, – я этот знаю груз.

Прости, прости – и грузной головы
сберечь красы не думай и не помни,
твоё дыханье властно говорит
о том, что наступившее – не полдень.

Но это – день, дарованный за так, —
нам не открыты милости начала,
им нет конца, как вечности – у тайн,
но что до тайн?! – Нас таинство венчало

в иную жизнь из ветхого угла
какой-нибудь затерянной сторонки,
где высится над золотом у глав
Крест – путь – вперёд – свободно – осторожно.

Прости, прости – усталой головы
не поднимая зря, – настанут сроки,
когда Его единственные строки
тебе – поэт – и слышать, и ловить.

А мне… играть то солнцем, то луной,
то камешком, песчинкой, каплей в море,
на чью-то растворённую ладонь
сложив, что есть и что когда-то – может…

Теперь – молчу. Не шумно на пути
листаю дни и тщусь в Руце Единой
остаться До и После, – середина!
Остаться… и идти, идти, идти.

Абрамцево ты помнишь? Невесом
погожий день – воздушный шар в зените.
Безмолвствует, плывёт, а то звенит – и…
И капельки ложатся на весло

аксаковской возлюбленной реки —
ужение, покой, воспоминанья…
Простивший наши первые грехи,
о Господи! Ты дал сегодня? Нам ли?

И мне, спешащей берегом туда,
где водятся не ветхие кувшинки,
но – лилии, что будто по ошибке
плывут навстречу как небесный дар?

И жарко обнимает стройный хор
трепещущих колеблющихся пташек,
и вот уже ничуточки не страшно
лететь, не долетая неба – хоть.

Тропа и река – заодно,
изгибом замедленным русла
невидимо – радостно, грустно
тебя увлекают на дно,

под воду, под вольную сень
откуда возникшего леса
среди безмятежного лета,
и на обозреньи у всех…

Так лёгкой тропой – погоди!
Вернись… Впрочем, нет, не дозваться…
Окажешься где-то в пути,
едва обозначенном Вами…

Как плотен мороза узор
на стёклышке. Если начертишь
рассеянно – вымысел? вздор? —
царапиной ляжет на сердце.

А только ладонь приложить,
и за-мысловатый чертёжик
растает, как краткая жизнь
пред тою заветной чертою.

Как будто – убежать! Под крылышком стрижа
неявленная явь… И ветер голубой
раскрыл над головой небесную скрижаль,
пронзённую без шва стремительно… И я
зачем-то не бегу…