Наталья Загвоздина - Дневник

Но сладко в Москве по ночам
на сретенье осени с летом.
Я трогаю их, помолчав,
и, слушая, следую следом…

Невзрачен осенний денёк
лишь разве на глаз верхогляда —
потоп не обрушен стеной,
но сыплет сквозь ситечко кряду

два месяца – сорок с лишком
завещанных дней на спасенье…
Чтоб из переправы осенней
мы выплыли с новым лицом.

Так в августе тронувшись с мест
кто как (на моторе, бумаге),
постигнем не равную смесь
горячего сердца, ума и

рассудка прохладного. С чем
застанет? На Родине Отчей —
окажется. Жизни качель,
склоняясь, отмеряет отчерк .

…Так конь плывёт за всадником, бежит
хозяйский пёс, вся тварь стучится в дверь…
Привязанности тайны рубежи —
невидимы, безмерны, верь не верь…

…Бегут по следу строчки, каждый знак
цепляется, по-своему зовёт…
Бессонницею, в бодрствованье, снах
являются и следуют за мной…

И совестно признаться, и прогнать
нет силы. Знать, по силам этот ход.
На встречу! На бумаге, у окна…
Как всадник, оказавшийся верхом.

Что человек! Мешочек сердца,
наполненный слегка,
что схоже со стручками перца
издалека.

Узнаешь боль – родишься. Без неё
нас нет. Есть – тени и тела.
Мы сущее страданьем познаём
и радостью. Глубокого тепла,

не солнечного, жертвенного, жест,
движение Вселенную творит,
закладывая будущего жертв
синодик, где назначены – твои.

Но если не болела голова, болел ли сердца
мешочек? В приснопамятные дни —
ещё румянец молодости… Серо
чело и небо к старости. От них

не отвернёшься, всмотришься. И чудно
цветёт на сером выстраданный свет.
И сердце отлетающее чует
потоки, выносящие – наверх.

А если на случай – в размен
годится, чем отроду живы,
и в персть обратился размер
на жизнь запасённого жита, —

как выкормить этакий рот?!
Как та, напитавшая сердцем?
Чтоб горечью полнилась роль
беспечно сравнившего с перцем

наполненный чем-то слегка
мешочек? Пустая затея.
Так следуют тени за тенью.
Посмотришь – ни тени следа.

Ну что же, раз проще про стол
обеденный – ужин на славу!
Здесь некогда угол простой
держал за спиною заставу

вокзальную. Долгих гудков
сквозное сообщество, трели
свистковые… Скорый укор,
когда не услышали третий…

Всё кануло в Лету. Под шум,
не родственный доброму веку,
нестройные строки пишу,
с печалью смотря из-под века

на неоперённый скелет
взведённого сослепу дома…
Но, если зажмурюсь бездонно,
восставлю былое с колен…

И лишь за окошком герань,
что даже нездешняя, может,
меж временем тонкая грань
да столбик назойливых мошек…

Высаживай новый росток,
связующий цветом и корнем
живое, вселяя восторг
пред памяти чистой иконой.

Они росли и старились. В саду,
под яблоней, под грушею, под вишней
подвижное застыло неподвижно,
застыло оболочкою, а дух —

парил. На маковке июль.
Апостолы. Сограждане, собратья,
прошедшие в конец восток и юг —
начать и – собирать, собрать, собраться —

расти и возрастать! Возвышен ствол
над корнем. Здесь, под яблоней, под грушей,
под молодостью, старостью – под грузом
над корнем – наша жизнь, что волшебство.

Что чудо – дивен Бог в Своих делах!
Под деревом, под кровлею, под небом
бездонным – мы и Дух, что был и не был
в подвижных лёгких ящерок телах,

что замерли, застыли. Мнимый час
отсутствия движенья. В назиданье
идут часы. Чуть поровну – и дальше.
Чуть вровень – и быстрее. Мимо нас.

Задержавшись во флоксах, спрошу —
что ещё этим летом досталось?
Поздних ягод стакан, парашют
паутины, хвороба да старость

уходящего племени. С ним
мне почти по пути. Тихий вечер.
…Вот и следующий чуточку сник,
опуская слабеющий венчик…