Наталья Загвоздина - Дневник

Я б сладила букет из астр
сиреневых с синьцой,
живой жасмина алебастр
слепил бы мне лицо…

Я б в том саду малины горсть
испробовала б всласть,
глухого бересклета гроздь
взяла б над сердцем власть…

Всё б было… Падать на крыльцо
ещё не перестал
кленовый, с золотым лицом,
мерцающий кристалл

по первопутку. Как назад
пятнадцать лет тому,
когда ты силился назвать
грядущее в дыму…

А дым Отечества слезил
прикрытые глаза,
и горько делалось «глотать»
в грядущую из зим…

Но в этот сад войдя хоть раз,
не выберешься враз,

и дыма сладость не горазд —
по гроб – осилить враг.

Одна царапина к другой,
и все – единою рукой
не услыхавшего вблизи вскрик.

А это – ровного стекла
коснулась острая стрела
и только высекла следа скрип.

А где-то ворот колеса,
на дне студёная слеза,
и не кончается воды путь.

А ты не думал, не гадал,
что словом держится, когда
его извлёк из вековых пут.

А ты не думал, не гадал,
что вздохом смерены года,
и если будешь так дышать – будь.

Но если вздохом – как рублём,
но если словом – как рулём,
знать, твой источник для меня пуст.

…Как будто не Клондайк. В районной бакалее
прикуплены харчи. Добряк-автомобиль

дорожкой золотой завьюжен по колено…
Здесь пешим хорошо, но – нет (а то могли б).

И правдой быть стремясь, нисколько с ней не сходна
картина мира в час, когда пошли в купель:
вставали на пути леса, долины, холмы,
ликующая кровь готовилась кипеть…

Тогда вошли во чрев. И стали проще листьев,
трепещущих, тела, готовые лететь…
Вокруг текла вода, и жизнь дарила истин
собрание, собор, свободная легенд…

Сегодняшних. Когда нет надобы, есть проки
театра и фанфар, подложных от начал.
И только перебой сердечный пишет промах
под занавес… Душа тоскует по ночам.

Оставь хотя бы миг, хотя бы полдень мига.
Не полни суетой наследованный мир.
Езжай с своей арбой беспамятно и мимо
Источника. К столу, зовущему на пир.

Оставь день дню. В распадке, за холмом,
внутри лесов хоронится благое,
негромко, неназойливо – нагое
стояние. Оставь, не захламлён,

день дню. Прозрачной стрекозы
и угольного инока тропинки
площадно не нарушь и ни травинки
не отдавай под лезвие косы

алкающей. Ей целый мир что луг…
Оставь день дню, а тайное – могиле.
Чтобы и там, в одном пути, могли мы
набрать воды, нетронутой, к столу.

Падают шишки и мокрые флоксы в цвету,
шар золотой за зелёным забором дырявым,
поздняя птичка, мне кажется, птичий петух
что-то невнятное мереный час повторяет…

Мирная жизнь, подержаться хочу за тебя.
Сосны до неба и ели, друг с другом в обнимку.
Выйдешь, покажется, смотрят глазами телят
дети собачьи и тут же бесстыже отнимут

что-нибудь… Загород, август ещё не в конце.
Где-то Посад за стрекочущей лентой дороги.
Мы отдохнём ещё вместе в широком кольце
зрелого августа, нас звездопад не торопит…

Вьётся дымок, вьются счастье и грусть пополам.
Золотое тепло, только под вечер кутаюсь, ёжась.
И слегка поднимает над всем неземная волна,
и над всеми плыву, на волне не опознанной лёжа.

Изнеженная ветвь, тугая на поверку,
годящаяся в лук, в лучину… Как иссоп,
клонящийся легко, ликующая верба —
летящая стрела, корзины колесо,

вобравшей полный груз. Соседу и чужому
не зная проволок, несущая за так.
Не любящая путь, ведущий вкось и в омут,
не бросившая тех, кто очутился там…

Но, кажется, пора закончить возглашенье.
Как нравится лица серебряный оклад…
Как – дерева упор, выносливость, и шелест
несброшенной листвы, с Утешителем в лад.

Цветастое лето с душком
петуний, рассаженных в грядки.
Мне август гундит на ушко,
что осень, конечно, нагрянет…