Наталья Загвоздина - Дневник

Знать, только не призрачный друг
увидит в потоке прозрачном
не в воду добавленный rouge [6] —
зело «утешенье» незрячим…

Ничто не настойчивей слёз,
насквозь проходящих чрез вехи
утробы, гортани, желёз,
чтоб вытечь рекою за веки…

И там, на исходе души,
навзрыд, разливаясь, как устье,
несутся – в безбрежность… Ушиб —
былинка, соломенный кустик —

бывает, отводят… И тих
уже океан… Мирным руслом
до времени следуем… Грустно.
Счастливо. Впадая – в стихи.

Он был – почти не наш, не человек, не птица,
почти – не здесь, не там, не пеший, не с крылом.
Не как собрат, умел и воздухом напиться,
ходить – и вкривь и вкось, и прямо – напролом.

Он был как старый грач, потрёпанный грачонок,
ненужный, как портфель затёртый видовой…
знакомый с тем и сем, бормочущий о чём-то,
раскланиваясь вслеп с писательской вдовой…

Его не стало. Век – другой, где нам – не место.
Не случай – что за вздор! Подайте паровоз!
Здесь поле поросло Борисово – не местным
растением… Пора. Со временным – поврозь.

Кто ж скажет – почему? И для чего? И разве
дано узнать – зачем? Когда ответом – жизнь,
от чрева до кончин прожитая, и разность
не делится в размен. Бесславные бомжи,

мы бесприютны так, как Праотец, слезами
оплакавший у Врат разлуку и судьбу.
Душа обожжена, как кожица слезает
за слоем слой – и ближе к заветному Суду.

Нерусских снов не видевший – блажен.
Я там, где я не сплю иль сплю в одежде
и с ношею, похожей на планшет
солдата, необученного прежде.

На воле, в доме, в комнате, в себе…
В растущей по весне, худой под снегом
природе… В окоёме тех земель,
что душу оборачивают негой…

Я там и там, без крова, во дворце.
Иду на дно, летаю на воздусе.
Во мне – хоть искра, что горит в Творце,
и тьма из тьмы, что мучает и душит.

И «грустно так» услышать твой вопрос.
Я там, где ты о том меня не спросишь.
Лишь «чается» до кончиков волос:
«Где б ни был я, я там, где ты» – и просто.

Ковёрный с шариком во рту
смешон кому-то, и не очень.
Подпрыгивает в горле ртуть,
а на губах большая точка.

Остановиться! Прав мудрец,
сиречь фигляр с лучом в короне,
корявый, как стволы у древ,
в каких подножие схоронят

на третий день. А между тем,
его осталось место пусто.
Лишь попадёт в погоста тень
на переезд спешащий путник…

Остановиться и сменить
плетенье чувств кровным делом!
Дочерним, материнским – нить
плести за нитью в беге денном.

Дражайшая! Не названной родной
зашла за край. В краю непобедимом
ни болью, страхом – Божией росой
напоена, омыта, что родима.

Голубушка, прощением прости
своих детей, спешивших наудачу,
в единой собиравшая горсти
неразделённые удары.

Невозвращённые. Где твой приют —
там ты, где нет – там ты,
и нас поныне носишь,
как мать – дитя: в их горевые ночи,
в златые дни, и в пламенный июль,
и август, не щадя ни крыл, ни ноги…

Но есть подснежник в пахнущей земле,
и он же – молоком – в моём стакане.
Галантуса отметка – на змее,
на брюшке, где молочная такая

картинка. Белый цвет, цвети в лицо,
слепи глаза, смиряй покоем члены
и сердце чистотою заслони
от пятен, что на солнце, звёздных дыр.

Чтоб белый неисписанный листок
(формат «четыре А») стерпел, что чертит
писака, недостойный искони,
кострище обращая в белый дым.

Поёживаюсь. В глотку влез наждак.
Пожаром охватило лоб и темя.
Затем первостатейная нужда
забраться в плед и позабыть все темы

печальные. Начала и конца им нет,
покуда жизнь верхом на кляче
трусит без вдохновения… И мне
не кажется, что мой сыночек плачет.

В Благовестье голубок
полетит и до Крещенья
затаится в горних днях,
в светлых высях золотых.