Наталья Загвоздина - Дневник

В Благовестье в поле птиц,
выбирающих со дна
пропитанье там и тут,
тыща, но не соловьи.

В Благовещение звон
высоко от колокольцев
улетает и живёт
с голубицей неземной.

В Благовестье Голубь сам
надевает девам кольца.
То колечко упасёт,
если стража не со мной.

Венчальный плат, парижское кашне и – между ними.
Лён синей надежды, и тонкорунней шерсти облака
– заоблачных,
для здешних, поколения земного («как ты да я»).

Льняное холодит и согревает, щекочет горло шерсть,
суля уют.
А между ними, платом и кашне, живой огонь,
нагая бесприютность
и чьи-то буквы, встроенные в лист.

Но это, посуди, не есть ли бремя приданное:
страданье-радость вкупе?
И поступь лет в походке Командора
с непрошеным пожатьем без затей.

Взамен души – велик ли океан,
два острова, сад роз?… Карман амбиций,
нимало ненасытных. Окаян —
податель. Инструмент светло обидчив —
рояль, виолончель… Не то душа
бессмертная: немеет – не дыша.

Не красна вязь, гармонии взамен,
значков начертанных (нот, букв и дальше).
Замены правде нет. Бессмертная, заметь,
как вещество, обёрнутое фальшью,
темнеет без Подателя луча,
теряя назначенье – различать.

Черным-черно, а на тебе! – весна.
Ан нет, весны и след простыл – се лето.
Всего и приключилось, что без нас,
раскупорив зародыши вселенной,
тепло перевязало пёстрой лентой
побеги изумрудные… Без сна
оставив неготовых человеков,
носящих по бессоннице за веком…

Черным-черно, а на тебе – в груди.
Примстился соловей, невзрачней ночи
безлунной – впору лампочку вкрутить…
Но станет, верно, зябко с нею очень
(бездушной, неповинного стекла)
нам, алчущим – и света, и тепла.

…А в Медон – побегу, в Фонтенбло —
пешим ходом, хрустальным полётом
стрекозы заводной… На табло —
перелёт не отметить, поломан
ветхий перечень чисел и стран…
И к сему – не готовится трап.

Отойдя от обыденных травм,
по земле похожу без опаски,
в чьей утробе движение трав,
первородный не ведая страх,
возвещает всемирную Пасху.

Под звездой в Женевьев-де-Буа
каждый крест перечтён и отмечен,
и промыт лик души добела
перешедших из времени в вечность.

…Что осталось? Кламар и Париж…
Целый мир, капля времени, вечер…
Где сошлись тьма и свет – не в пари,
а – всерьёз. Где в иначе – не верю.

Что там, на оливковом Корфу,
где тихо лежит Спиридон?
Куда в запечатанном кофре
поклажу везёт скопидом —

увы, не насельник вселенной
обители – брат-временщик,
натужно снующий всё лето
с мамоной, поднятой на щит…

Но шапку в бедняцких прорехах
Святой не сменил на убор
с достоинством бренного злата;
и только сияньем залатан
нездешним (смотрите в упор!)
её промежуток и атом.

А рядом сестра Феодора —
посмертная воля Небес;
и всё осязание бездн
блаженства – в душе Антидора.

Добраться до Керкиры, выплыть
из облак в морскую волну
и тотчас попасть на войну
святую – в пожизненный выбор!

Что там, на дурманящем Корфу,
дарующем запахи с гор?
Где мы, как болящие корью,
враз мечены: бог и изгой.

Двух чаек полёт над водами,
писк пигалиц-пташек в сосне…
И даже бы если б вам дали
увидеть – как вижу – во сне:

зелёное, синее, в смеси,
в касаньи, в слияньи – за край!
Услышала б в ласковом смехе
ответном – сомнения крап.

Ни детская болезнь, ни взрослого усталость
нисколько и ничем не надобны воде,
волне и рыбам в них, впадающей скале
в неверную волну – пришла и не осталась.

Когда смотрю на них, стыжусь своей затеи
успеть не быть собой; собою не успеть —
не страшно ли, душа? Приходят и за теми,
кто долго созревал и вовремя – неспел.