Габриэла Мистраль: Избранные стихи

он нем, отсутствует, недвижен,

как будто не родился даже.

Но к башне маяка упрямо

иду обрывистой тропою.

Пусть мне старик откроет

все божественное и земное.

Ему кувшинчик молока,

глоток вина несу с собою...

А он все слушает на башне

морей самовлюбленных пенье.

А если ничего не слышит,

покрытый солью и забвеньем?

Перевод О.Савича

108. Танцовщица

Танцовщица сейчас танцует танец

непоправимой роковой потери.

Бросает все, что было у нее:

родных и братьев, сад и луговину,

и шум своей реки, и все дороги,

рассказы очага и детства игры,

черты лица, глаза и даже имя,

как человек, который тяжесть сбросил

и со спины, и с головы, и с сердца.

Пронизанная светом дня и солнцем,

смеясь, она танцует на обломках.

Весь мир проветривают эти руки:

любовь и зло. улыбку и убийство,

и землю, залитую жатвой крови,

бессонницу пресыщенных и гордых,

и жажду, и тоску, и сон бездомных.

Без имени, без нации, без веры,

от всех и от себя самой свободна,

полетом ног за жизнь и душу платит.

Дрожа тростинкою под ураганом,

она -- его свидетельство живое.

Не альбатросов взлет она танцует,

обрызганный игрою волн и солью;

не сахарного тростника восстанье,

сраженное кнутами и ножами;

не ветер -- подстрекатель парусов

и не улыбку трав высоких в поле.

Ее крестили именем другим.

Свободная от тяжестей и тела,

она вложила песню темной крови

в балладу юношества своего.

Не зная, ей бросаем наши жизни,

как красное отравленное платье.

Танцует, а ее кусают змеи;

Они ее возносят и швыряют,

как будто знамя после пораженья,

как будто разоренную гирлянду.

Что ненавидела, в то превратилась;

танцует и не знает, что чужда нам;

проветривает маски и гримасы

и, нашею одышкой задыхаясь,

глотает воздух -- он не освежает,

сама, как вихрь, одна, дика, чиста.

Мы виноваты в этой злой одышке,

в бескровной бледности, в немом укоре,

он обращен на Запад и Восток.

Мы виноваты в том, что душно ей

и что она навек забыла детство.

Перевод О.Савича

109. Пламенная

Везде огонь я древний разжигала

и раздувала собственным дыханьем.

Все видели: я своего фазана

подстерегала, и он падал с неба,

гнездо свивала и с умом растила

я жарко-алый выводок углей.

О как он сладко спит в золе горячей,

соломинкой его будила нежно.

Различные уловки и повадки

есть у меня, пока в безумье крылья

не вскинет он, приходится мне трудно,

то дым один, то роем -- только искры.

Но вот огонь возносится в молчанье

прямым, надежным, замкнутым столпом.

В прыжках через потоки или скалы,

нет, ни одна газель с ним не сравнится,

не могут биться золотые рыбы

в сетях так буйно, как огонь-безумец,

плясали вкруг него со мной и пели

вельможи, короли и козлопасы,

а умирал, -- как собственное тело,

огонь я вызволяла из золы.

В день моего рождения, наверно,

деревней нашей с факелами люди

прошли, иль это мама шла по взгорью,

все заросли любовью распаляя,

боярышник, рожковые деревья

всегда горят над кровною долиной

и, извиваясь, словно саламандры,

разносят пылкий запах по холмам.

Мой факел, задыхающийся факел

поныне будит и стада и годы,

не ослепляет он, лишь за спиною

он оставляет ночь в разрывах алых,

я тьму убью, не то убьет кромешность

Архангела, что я в себе несу.

Нет, кто из нас кого несет, не знаю,

но знаю: я служу ему исправно,

и с головы его я кукловодам

ни волоска, ни искры -- не отдам.

Бросаю я в костер все, чем богата,

но отдала я все, и без поклажи

я падаю, но мой огонь не гибнет,

я и без рук спасти его способна.

А, может, кто-то из моих умерших

его спасает от кошмара ночи,

чтобы смогла от пят и до макушки

я тьму кромешную спалить дотла.

Пришла с огнем я с берега другого,

откуда шла, туда и возвращаюсь.

Там не хранят огня, он, там рождаясь,

враз исчезает алым альбатросом.

А я еще должна земной котельне

обол последний положить в подол.

Отец и мать, сестра опередили

меня, -- Христос, хранящий моих мертвых,

дорогой огненного Марафона

я к берегу иному тороплюсь.

Перевод И.Лиснянской

110. Марфа и Мария

Зачаты в одной постели,

к одним ключам припадали,

и вместе пили и ели,

и вместе век вековали,

к одним родникам ходили,

вдвоем с рассветом вставали.

Кипело все под руками

у Марфы, жизнью наполнясь,