Всеволод Емелин - Götterdämmerung - cтихи и баллады

А настоятель церкви Успения,
Есть такой храм в центре столицы,
Где по вторникам и четвергам выдается
кормление
Без определенного места жительства лицам,

Сказал: “Сие есть указание,
Дабы не забывали мы,
Как сказано в Священном Писании —
От наглой смерти, сумы и тюрьмы”.

А воспитатель бомжей,
Сейчас их немало в Москве,
Дядя с чугунной шеей
И пробором на голове

Сказал веско и кратко:
“Бомжам — березовый кол”,
И продолжил не голый свой завтрак
И утренний опохмел.

В общем смерть этого мизерабля
Многих пробила на высказывания
философские,
Вплоть до задумчивого: “Да… Бля…”
Водителя труповозки.

И лишь королева бомжей,
С ней ходил он в последний запой,
Та, что выбирала вшей
Из волос его нежной рукой,

Промолвила: “Образ твой
Мы в наших сердцах сбережем.
Спи спокойно, родной,
Ты был образцовым бомжом.

Ах, как было хорошо мне
В объятьях твоих рук.
По-малому и по-большому
Ты ходил, не снимая брюк.

Пусть был ты по жизни крысой,
Воровал у своих,
В тюрьме ел из коцанной миски,
Возле параши дрых.

Били тебя по почкам,
Били тебя по роже,
Били с Украины строительные рабочие
И представители золотой молодежи.

Били тебя баркашовцы,
Били охранники офисов,
Били те, кто, как овцы,
По утрам на работу торопится.

Но не смогли эти суки
Тебя заставить пахать на них.
А кто выбрал свободу и муки,
Тот записан в Книгу Живых.

Ты попадешь сразу в Рай,
Так как прошел от и до,
Как истинный самурай
Свой крестный путь Буси-до…”

Не стали ей возражать
Ни Магомет, ни Христос.
Поскольку ведь смерть бомжа
Вообще-то говно вопрос.

И я тоже входил вместо дикого зверя в клетку.
Загоняли меня, как макаку, менты
в обезьянник.
В подмосковной крапиве тянул землемера
рулетку
И уже с восемнадцати лет разучился блевать
по пьяни.
Набивал коноплей мятые гильзы “Памира”,
Заливали врачи в мою кровь океан
физраствора.
На подпольных тусовках сидел с улыбкой
дебила,
Из недавших мне можно составить город.
Изучал по книжкам проблемы пола,
Шлифовал ступени святого храма,
И страшнее глюков от циклодола
Видел только глюки от паркопана.
Ел таежный снег в бурых пятнах нефти,
Вел неравный бой с материнским гнетом,
И дрочил в общественном туалете
На рекламу белья в каталоге “ОТТО”.
Забивался в чужие подъезды на ночь,
До тех пор, пока не поставили коды,
И не знаю уж как там Иосиф Алексаныч,
А я точно не пил только сухую воду.
Собрал пункты анкеты со знаком минус:
Не сидел, не служил, не имею орден.
Одевался в чужие обноски на вырост,
И лишь только ленивый не бил мне по морде.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась
короткой,
В ней опущен я был и опидарасен,
Но покуда рот мой глотает водку,
Из него раздаваться будет хрип:
“Не согласен!”

Я не знаю, что сталось со мною,
Все у меня не так,
Мне не дает покою
Из жизни искусства факт.

На дворе двадцать первый век,
Идет интервью с Артистом,
Вдруг встала одна журналистка
И сказала, что он — римейк.

Сам-то я простой человек,
Выражаясь культурно — быдло я.
Я не в курсе, что значит римейк.
Ясно что-то навроде пидора.

Говорят — сказав в лагерях
Про римейк, ты живым не выйдешь.
Хуже слово есть — симулякр,
Только это уж полный финиш.

Слово щелкнуло, словно выстрел,
Сразу смолкли шутки и смех.
Ну, зачем обижать Артиста,
Называя его римейк?

И не выдержал тут Певец
Обвинений беспочвенных этих
Наступил терпенью конец,
Он ей прямо в лицо ответил.

Он сидел похмельный и злой,
Да чего еще ждать от румына?
Обозвал он ее пиздой,
Обозвал бы лучше вагиной.

Он, конечно, очень велик,
Он ведь страшно какой могучий
Наш бессмертный русский язык,
Можно выбрать словцо покруче.

Ну, сказал себе и сказал.
Чай, обчешется, не принцесса.
Фильтровать нужно свой базар,
Если ты представитель прессы.

Но потом он добавил ей
(Что меня до сих пор поражает)
“Ну-ка, выйдите вон из дверей.
Ваши сиськи меня раздражают”.