Михаил Цетлин (Амари) - Цельное чувство

Но разве теперь, о, не так же ли точно
Ты тень, только призрак и тень для других?
Лишь образ двоящийся, зыбкий, непрочный:
Мелькнул — и пропал. Говорил — и затих.

Мы видим, мы слышим и мы осязаем,
Мы любим людей, обнимаем друзей.
Но мы забываем, но мы исчезаем
На бледном экране бледней и бледней!..

Останься в памяти навеки,
Какой в тот миг предстала ты:
Слегка опущенные веки,
Почти что детские черты,

И дикой розы на ланитах
Едва расцветшая весна,
И на устах полуоткрытых
Полуулыбки тишина.

Тот, кто видел мир сквозь слезы,
Знает, как горят светло
Феерические розы
Сквозь их влагу и тепло.

Как волшебен блеск павлиний,
Как лучист его алмаз
Через легкий, через синий,
Через теплый иней глаз.

Взгляни с высот недостижимых,
Людских молений не отринь
И на овец, Тобой хранимых,
Свой взор с любовью Отчей кинь.

Мы так ничтожны и мгновенны!
Что было б, что б осталось в нас,
Когда б не этот сокровенный
С Тобой нас единящий час?

Я знаю: Ты нахмуришь брови,
И с громом стогна задрожат,
И теплые потоки крови
Поля и веси орошат.

Но не карай нас карой строгой,
Наш охрани земной удел,
Дай нам пройти своей дорогой
Без горьких слез, без громких дел.

И как великую награду
За долгий путь, за труд людской
Пошли нам тихую отраду —
Молитвы радость и покой!

О, мудрая умбрийская весна
И детский праздник — дедовский обычай!
На площади среди подруг бледна,
Строга, серьезна маленькая Биче.

И мальчик, лет двенадцати, проказник
И забияка, приоткрывши рот,
Глядит на девочку, на яркий праздник,
На пестрые наряды и народ,

На платья золотистого парчу,
Вязь фероньеры и полоску банта,
И стих весь мир, и тихо, тихо — чу! —
Запел впервые стих в душе у Данта.

Как вымя полное коровье,
Ты изобилия полна,
И краснощекого здоровья,
И сидра, что пьяней вина.

Как яблоки твои тугие
Мешают сладость с кислотой,
Так жители твои скупые
Являют хитрость с простотой.

Белы на окнах занавески,
Темны дубовые столы,
Сидят и пьют и судят веско,
Расчетливы и тяжелы,

Сужденья мудры их и здравы,
Ведь их в полях за долгий день
Душистые вспоили травы
И труд, медлительный как лень.

Господь, пора! Окончен летний день.
Ты скоро отуманишь дол и горы,
И солнечных часов в саду узоры
Овеешь ветром и укроешь в тень.

Но перед тем пошли хотя б одно
Иль два горячих утра, жарких полдня,
Чтоб дать дозреть плодам и переполнить
Последней, тяжкой сладостью вино.

Бездомный ныне дома не найдет,
Кто одинок теперь — тот долго будет
Один, он книгу снова перечтет,
Где ветер листьями шуршит, аллеи студит.
И будет письма длинные писать…

О, как я знал, что значит расставанье:
Прекрасно-связанное показать,
Поднять его на миг для любованья,
Но лишь затем, чтоб взять и разорвать.

О, как бессилен был я перед этим:
Зовущая (не удержать!) рука,
Как будто там все женщины на свете
Иль только еле видный взмах платка!

И словно не ко мне уже призывы,
Невнятный знак воздетых слабо рук…
Иль то, быть может, только ветка сливы,
С которой птица упорхнула вдруг?

У них усталые уста
И души — светлые купели.
Порою в их глазах мечта,
Томление (не о грехе ли).

Живут среди Господен рощ,
Бесстрастны все и все красивы…
Бог — Ты мелодия и мощь,
Они в тебе, как перерывы.

Но изредка — взмахнут крылами,
И ветра пробежит струя:
Как бы широкими руками
Строитель Бог шуршит листами
Сокрытой Книги Бытия.

Брожу по улицам пустынным.
Уж август. Грустен, тих Париж…
Выздоровленье! Сладким, длинным
Ты упоением даришь.