Михаил Цетлин (Амари) - Цельное чувство

Это трепетный стих мне звенит, смеясь…
Паутинка на солнце висит, золотясь.
О, ты, тонкая, тайная, тихая связь,

Ты вплетаешься в мира прозрачную вязь,
Золотясь, серебрясь, то на миг таясь
И темнея незримо, то явно виясь,

А потом ниспадаешь на землю
И, смешавшись с пыльной и серой землей,
Покрываешься ею, как червь земляной…

То не легкий ли образ судьбы людской?
Золотись, гори, а потом на покой
В серую, грязную землю!

Как нежно весел мир сегодня,
Недолгим ливнем освежен,
Был, как дитя в корыто, он
Весь погружен в купель Господню.

И вышел чистым и омытым…
Гори же, радуга, гори,
Как мыльные те пузыри,
Что нежно блещут над корытом!

Ко мне приходят олени
И стройные горные серны
И мягкими губами
Берут из рук моих хлеб.

Не боятся прикосновений
И говорят мне — глазами —
«Ты на всех похожий и, верно,
Робкий, как мы, человек».

Стихи мои, легкие серны,
Еле виден ваш след
У вод, где бродит неверный,
Серебристо-туманный свет.

У Тютчева учась слагать свой стих
И Баратынскому внимая чутким слухом,
Я знал, что нелегко разведать тайны их
И нелегко нечуждым стать им духом.

Но если иногда с печальной простотой
Песнь зазвучит на нетяжелой лире,
То отраженною, заемной красотой
Обязан я тому, что они были в мире.

Что голос тот глухой, глубокий не затих
С тех пор, как в сумраке средь скал дубровы финской
Слова молитв своих, тяжелых и литых,
Слагал угрюмый Баратынский.

И Тютчев из волшебного ковша
Пил ток ночной и звездной боли.
И звук, которого уж боле
Не будет в мире — издала душа.

Молодость, по белой ты пороше
Ускользаешь, и уже морозы
Дышат ледяным дыханьем прозы,
Стали жизни тяжелей мне ноши.

Но я верю, что найду я прорубь,
Подо льдом вода тепла, как прежде,
И, омывшись в ней, душа, как голубь,
Полетит в лазурь вослед надежде.

Старость, крадучись, приходит
В мягких туфлях по песку,
Белой краскою обводит
Волосок по волоску.

Бьется медленнее сердце,
Кровь струится тяжелей,
Гнева против иноверца
Нет уже в душе моей.

И любовью оскудела
Одинаково душа
И, познав во всем пределы,
Все вкушает не спеша.

Стал безвкусней и скупее
Жизни жгучий эликсир.
Иль глаза мои слабее,
Иль бесцветней божий мир.

Как странно полиняли
Закаты и восходы.
Иначе мне сияли
Они в былые годы.

Как были нежно клейки,
Как были странно ярки
Трава у той скамейки,
Листва в Петровском Парке,

Москва весной в апреле,
Где мы с тобой сидели,
Где мы с тобой смотрели,
Как в небе краски рдели!

Жадно пей, полней и слаще
Краткий миг земной,
Этой жизни преходящей
Быстрый ток хмельной.

Тот, кто знает, что в бутылке
Выпуклое дно,
Воин и любовник пылкий —
Тем не все равно!

Ибо воздух им отмерен
И отцежен свет,
Тот, кто в жизни не уверен,
Есть уже поэт.

Эта сонь, да тишь, да дрема,
Пуховой уют…
До чего мне все знакомо
И привычно тут.

Ни забота не тревожит,
Ни добро, ни зло.
Ах, не может быть, не может,
Чтобы все прошло!

Будет ночь навеки длиться
И ночник гореть,
Чтобы нам не измениться
И не умереть.

Чтобы вечность сонной дремой
Нас качала так,
Словно в комнате знакомой
Тихий полумрак.

Желай не желай — не оставишь навеки
Ты следа на этой забвенной земле.
Легко и навек закрываются веки.
О, память! О, слабая лампа во мгле.

И самые близкие люди забудут…
Те бледные и неживые черты,
Которые все ж вспоминать они будут,
Ведь это другой, это тень, а не ты.