Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихотворения и поэмы. Том 1

Спит замок, пышными садами окружон, и шум
морской тот навевает сон. На роге замка есть
опочивальня. И первый луч, сквозь вечный гул мор-
ской, лишь только день, у окон спальни той. Но окна
заперты, и окон мгла печальна.
В той комнате – ребенок. Целый день – один,
безвыходно, под мерный шаг дозора. Часы бегут,
часов несносна лень. Когда он у окна, – он жадно смот-
рит; тень ложится на черты, и тяжесть в тай-
не взора. Он хмурится, шевелятся уста; весь сгор-
бившись, схватился за решетки, чтоб лучше видеть
сад и небеса, и море шумное, и в море – парус лод-
ки. Какая мысль тревожит тень ресниц?.. Но
слабость терпкая его от окон гонит. В углу он
слышит только говор птиц, следит за отблес-
ком.
Когда деревья склонит – вечерний шквал, и,
в непокорстве злом, они встряхнут густыми го-
ловами,– над личиком, разгоряченным сном, Пос-
ланец-смерть склоняется часами... Укутала и
нежно подняла, сквозь дрему первую доверчиво он
жмется, качая бережно, баюкает она; взмахнув-
ши крыльями, взвивается. Несется. Путь прег-
раждает вихрь, кипят внизу валы, в слепящем
гневе брызжутся пенóю. И крылья плавные дро-
жат немой борьбою.
Редеет утро дня из-за скалы.

Давно, когда неясно я мечтал, ребенок блед-
ный – мальчик одинокий, во тьме ночной я чей-
то взгляд встречал, спокойный взгляд, прозрачный
и глубокий, сквозь нервный сон я слышал тихий
шаг, ладонь на лбу я чувствовал неясно. Он мне
шептал, мой Друг, мой тайный Враг, и шопот
тот звучал для слуха властно.
Зачем внимательно глядите мне в глаза?
Он мне велел любить одну однажды. И я решал,
лишь дунула гроза, три дня без сна, без пищи, в
муках жажды: Есть дерево в заброшенном саду:
на дереве висит уже веревка. То преступив, я
к дереву приду... и будет ночь, как сталь, звуч-
на и ковка!..

Ты мне послала их, вечерние виденья. Они
пришли, ступая в тишине. Не чувствуя ни стра-
сти, ни волненья, закрыв глаза, лежал я на спине.
Не свечке спорить с лунными лучами:
сквозь рамы узкие легли лучи в ногах – сталь-
ными белыми и бледными рядами, и отблеск их
в твоих святых глазах.
Как откровенье, вспыхнувшее, Бога в мо-
литвенном дымящемся кругу, молчаньем нежным
ты сказала много, гораздо больше, чем вмес-
тить могу.

Кто-то ходит, кто-то плачет ночью.
Моет руки в росах, моет, обрезая травами.
Жалуется: «Никому больше не пришлось мое
сердце, никого больше не видят мои глаза, никто
больше не сожжет мое тело».
«Травы! ваши цветы над землею с ветра-
ми шепчутся, всем открыты, названные, извест-
ные».
«Не слыхали ль вы чего о Миле? Моей ясной, теп-
лой, единственной?»

Шепчутся травы, качаются; с другими лугами,
с хлебами переговариваются, советуются

Сосут молча землю, грозят пальцами небу
прозрачному.
Думают, перешоптываются, сговариваются,
как сказать, как открыть истину,
что давно могила выкопана, давно могила
засыпана, осталось пространство малое, где доски
прогнили – комочки земли осыпаются от ша-
гов человеческих, от громов небесных.

Ёкнуло что-то в земле и откликнулось.
Прошумела трава.
Веют крылья – ветры доносятся.
С пустыря, через колючие кустарники, кличет
мое сердце предчувствие в дали ночные – широкие.

Глазом озера смотрит ночь, шевелит губами –
лесами черными. В ее гортани страшное слово шеве-
лится:
Xha-a-ah-xha-с-с-смер-ерь –
Ахнула ночь, покатилась.
Око ночи в озеро-лужицу превратилось; пья-
ные губы ночные – в лес.
Очутился я под книгой небес, ее звездными
страницами,
где сосчитано истинное время,
остановлена единственная жизнь.
Весь пронизанный голубым светом, весь осы-
панный звездным снегом, стою я и вижу чудо
необычайное:
разбегаются холмистые леса, раскрываются
земные телеса, из могилы улыбается лицом – милое,
знакомое – неподвижной, застывшей улыбкой.

Покорно мокнет лес. Ни вскриков, ни ропта-
нья. Ночь барабанит дождиком в окно. Замолкли мыс-
ли, чувства и желанья. И глухо, и темно.
В постели тяжело вздыхает кто-то, слезы
заглушая, и тишина стоит над ним немая.
Выходит маленький мохнатый домовой.
Он в печке спал и весь покрыт золой. Он зас-
панные глазки трет, сокрыв зевоту, и прини-
мается лениво за «работу». Лампадку осмотрев,
крадется вдоль стены и пробует все щелки, и
бормочет – он с ветром говорит: «Пой песни,
пой, смотри!» но ветер петь сегодня их не хочет.
В углу дрожит паук и шепчут на плите, усами
поводя, большие тараканы. Хозяйство велико, а
времена не те: стар домовой, и клонят снов дурманы.
Стучится дождь в окно. В постели тяжело
вздыхает кто-то. Кто же там вздыхает? Под-
крался домовой и смотрит на лицо, и сам ук-
радкой слезы утирает. Ах, тяжело быть добрым
домовым! И бережно он сон в глаза вдувает; вниматель-
но глядит, мигая, недвижим, и так же бе-
режно отходит и... зевает. Пора и отдохнуть. В
духовку он глядит; залез в нее и долго там мол-
чит – остаток щей и каши доедает. Выходит,
на груди потоки жирных щей, их утирает лапкою
своей; почесываясь, в печку залезает. В золе, прижав-
шися к поющему коту, в мохнатую ныряет пусто-
ту. Сон приближается, щекочет и ласкает, и кло-
нит голову... и вдруг!– шалун – пугает... и вновь
плетет блестящую мечту.