Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

3

– Мой милый мальчик, на вопросы
Твои теперь отвечу я:
Ты побывал мечтой в Хаосе,
Решал загадку бытия.
Я был большой духовной силой
В кромешном мраке мировом,
Когда казалось всё могилой
В Хаосе, спящем вечным сном.
Но сон окончился нежданно:
Задвигались вдруг небеса
И закружились неустанно
Вокруг извечного Икса.
Движенье стало вдруг быстрее,
Астральным всё зажглося светом,
Туманности были виднее,
Зажглися звезды и планеты.
Родился я, громадней солнца,
И излучил рои планет,
И в мраке звездные оконца
Таинственный роняли свет.
Как Млечный Путь, как пояс Божий,
В безбрежности мы извивались,
На вечность синюю похожи,
И чем­то сказочным казались.
Но сами не были мы вечны:
Мы догорали, умирали,
Мы были слишком быстротечны,
От излученья застывали.
Настал и мой черед застынуть,
Покрыться водным океаном,
Извергнуть горы и пустыни,
Одеться лесом и туманом.
Чудовища на мне рождались,
Драконы, мамонты и змеи,
Что меж пещерами сражались,
Друг другу разгрызая шеи.
И наконец явились люди,
Что были кровожадней всех:
Они в земном великом чуде
Сознательно свершали грех.
Они всех побороли тварей,
За исключением незримых,
И с гордою царили харей,
Как свергнутые серафимы.
Они воздвигли всюду храмы
И тюрьмы для своих врагов:
Чудовищные в храмах Брамы
Из жертв несчетных пили кровь.
Непознаваемые тайны
Они, как дети, познавали,
Всё глубже, всё необычайней
Их становилися печали.
Как муравьи, они плодились,
Как тучи жадной саранчи,
И всё свирепей становились
Их ненасытные мечи.
И надоело то Иксу,
Вращающему карусели,
И взял Он звездную косу
И размахнулся словно в хмеле...
Два мира сдвинулись с оси,
Столкнулись с гулом, запылали
Кострами где­то в небеси,
И на пылиночки распались.
Ввалились горы, океаны
На той жаровне испарились,
Леса сгорели, истуканы
По стилобатам покатились...
А люди, ряд степных стогов,
В одно мгновенье стали пеплом:
Не стало всех земных богов
С гордыней суетной, нелепой.
И оба мира, как осколки,
Атомною распались пылью,
Они погибнувшие пчелки,
Исчезнувшие под ковыльем.
Я сам пыльца такая в мире,
Скитавшаяся бездну лет,
На мне покоились кумиры,
Которых и следа уж нет...
Не забывай же о болиде,
Товарище своем в степи:
Он мученик в исподнем виде,
Он светоч мертвый на цепи.
Он атом первородный в мире,
По воле павший Божества,
Но и твоя исчезнет лира,
Останется ковыль­трава.
И, может быть, она, на ветре
Клонимая, важней всего:
Она всех родственней Деметре,
В ее зыбленьи Божество.
Всего важней, мой друг, детали,
Они прекрасны и нежны,
В них меньше мировой печали,
Они приемлемы, ясны.
И ты деталь такая в мире,
И я люблю тебя, как пыль.
Бряцай же на незримой лире,
Зыбись пред Богом, как ковыль!

Мне опротивели земля и люди,
И даже звезд алмазных хоровод.
Я погибаю в мирозданья чуде,
Как колосок меж разъяренных вод,
Нахлынувших неведомо откуда
Из дикого пустынного ущелья,
Что унесут его с гребня запруды,
Меж всякого засохнувшего зелья,
В широкую разлившуюся реку
И дальше в безбережный океан:
И не доступен будет человеку
Созревшего зерна святой Коран.

Кривые пинии стоят недвижно,
Устав от зимних бурь.
Ни дуновенья ветерка не слышно.
Торжественна лазурь.
Над головой перо висит лебяжье,
Как Ангела крыло,
И от небесного в душе плюмажа
Становится светло,
Светло, как будто из земной темницы
Освободились мы
И улетаем за море, как птицы
От тягостной зимы.
Нет больше на ногах подошвы
С грузилом из свинца:
Мы золотые в небе прошвы,
Горящие сердца.
Всё музыка, все в сердце струны:
Возьмешь аккорд,
И все понятны в мире руны,
Как свежий натюрморт.

Он был червем, теперь он ввысь летает,
Я ввысь летал, теперь ползу червем.
Он ничего помимо крыл не знает,
Я с крыльями живу слепым кротом.
Он за три дня успеет налетаться,
Я за сто лет не наползусь вдокон,
И буду сам себе живым казаться
В тюремном даже замке без окон.
Он нектар пьет из самых сладких чашек
И в опьяненьи радостном живет,
Я желчь сосу, как жертвенный барашек,
И жизнь моя кровавый эшафот.
Но я люблю следить за трепетаньем
Его вокруг тюремного окна:
Он служит мне святым воспоминаньем
Того, как жизнь моя была полна.